Карина Демина - Черный Янгар
Которая из них приглянулась Якки Ину?
Мысли были ленивы. И Янгар подтянулся, позволяя закоченевшим мышцам ожить ненадолго. С ветки скатилась капля и запуталась в волосах…
…в Горелой башне крыша крепкая.
…и горит камин, у которого, привычно расстелив медвежью шкуру, садится Аану. Она перекрещивает ноги и долго разглядывает потемневшие жесткие ступни свои. Вздыхает тихонько, так, чтобы Кейсо не услышал, трогает пальцы.
…в ее волосах живут еще прошлогодние ивовые листья. И Аану перебирает их, когда думает о том, получится ли дотянуть до середины лета.
…она одна. И утешить некому.
Хруст ветки и тихая брань заставили очнуться. И Янгар застыл, прижимаясь к ветви, сожалея лишь о том, что еще слишком рано и не укрывает его густая плотная листва дуба.
А значит, есть у Якки Ину шанс.
Нет.
Слишком беспечен он.
Весел. Идет легко, не таясь, по своей ведь земле, где не ждут удара в спину. Хлюпает под ногами грязь. Ветви качаются, осыпают Якки дождем. И тот ворчит, но не зло. Умиротворен он.
И почти счастлив.
Хорошо, наверное, умереть счастливым.
— Стой, — Янгхаар позволил Ину пройти под дубом.
Иное задумывалось, но показалось вдруг бесчестным, недостойным прежде всего самого Янгара.
Якки остановился, обернулся…
— Стой, — повторил Янгхаар, спрыгнув на землю. Влажно хлюпнуло под ногами. И сапоги ушли в мокрую землю.
— Стою, — Якки накрыл ладонью рукоять меча. — Здравствуй, Черный Янгар. Отец тебя ждал.
— А ты?
— И я… драться будем?
— Будем.
— До смерти? — он отступал к зарослям жимолости, медленно, но уверенно.
— До смерти, — согласился Янгар.
— Да… как еще… Дурак ты.
Якки вдруг бросился в заросли.
Он бежал, проламываясь сквозь плетение кустарника, стряхивая с кожи воду и отталкивая цепкие ветви. Бежал, не думая о чести…
…а еще спустя миг ночную тишину разорвал пронзительный свист.
В Лисьем логе ждали Янгара.
Вот только быстрые ноги не спасли Якки Ину. Он успел добраться до рва, за которым начиналось поле. Расцветало оно огнями тревожных костров. Разрывалось голосами людей и гончих…
…успел.
И в последний миг обернулся.
— Драться будем, — выдохнул, выхватывая меч, выставляя его на Янгара. И рука дрожала.
— Нет, — Янгар ударил кулаком в висок. И подхватил обмякшее тело.
Перевернув Якки на живот, стянул руки конопляной веревкой, и лишь после этого плеснул в лицо водой. Якки сразу глаза открыл, зарычал, задергался, пытаясь уползти.
— Тебя поймают, — сказал и сплюнул. — Поймают и живьем похоронят…
— Пусть сначала поймают.
Янгхаар закончил сооружать петлю и перекинул веревку через сук.
— Олли ты дал поединок.
— Олли от меня не бегал.
— Ты… — Якки сглотнул, вывернул шею, верно, гадая, далеко ли люди и псы.
Вдруг да успеют.
Нет, не успеют.
— Ты не посмеешь так… ты…
— Посмею.
Он попытался прижать подбородок к груди, но петля все равно опоясала шею.
— Где Талли? — спросил Янгхаар, затягивая петлю. — И твой отец?
Думал, будет упираться, но в глазах Якки жил страх. И страх этот поторопил с ответом.
— Если скажу, отпустишь?
— Убью быстро.
— Отпусти… тебе же отец нужен… он во всем виноват… я просто…
— Где?
— Олений город. Я не воевал с тобой! Я не…
Клинок пробил тонкую височную кость, и Якки, дернувшись, замер. Эта была легкая смерть. Недостойная труса. Тело он все-таки вздернул, запирая душу. Прислушавшись — собаки были близко — отступил во влажный сумрак леса.
До Оленьего города неделя пути.
Хватит времени, чтобы придумать, как добраться до Тридуба.
Глава 41. Сородичи
Мы въезжали в Олений город затемно. Я слышала, как изменился голос дороги: теперь колеса стучали по камню. Повозка то покачивалась, то вздрагивала, порой мне казалось, что еще немного, и она рассыплется, и я загадывала, чтобы с нею рассыпалась и клетка.
Не сбылось.
— Дорогу! — раздалось грозное. И хрипло заревели турьи рога, возвещая, что идет важный человек. За ними не слышала я ничего, но зато в нос ударил венок запахов, в котором смрад зеленеющей воды изо рва переплетался с дымом, вонью выгребных ям и красилен. Тонким вьюнком пробивался аромат свежего хлеба, и ощутив его, я поняла, что голодна.
Но не настолько, чтобы есть сырое мясо.
Дом моего отца был роскошен.
Два этажа. И красный камень стен, опоясанный узором изразцов. Узкие окна, затянутые цветными стеклами. Высокое резное крыльцо, у которого уже столпилась челядь. Привычная суматоха захлестнула двор. Сновали мальчишки, забирали коней, подавали питье и влажные рушники. Крутились под ногами собаки, визжали. Кто-то кричал, кто-то заходился надрывным плачем…
— На задний двор, — голос отца заглушил прочие звуки. — И охрану…
Дальше я не расслышала.
Что было позже?
Ничего.
День и снова день.
Множество дней, каждый из которых прибавлял весеннего тепла. Солнце пробиралось и на задний двор, скатывалось по каменным стенам, по врытым в землю столбам, вязло в подмокшей за зиму соломе крыш, и все-таки касалось железных прутьев моей клетки.
Таял снег, лишь у задней стены оставались ноздреватые, покрытые коркой угольной пыли сугробы. К лужам слетались галки и суетливые синицы.
Моя клетка ржавела.
А я…
Я считала прожитые дни, отмечая их когтями на дощатом полу, под которым, к сожалению, тоже лежали железные прутья.
Я была зверем. И я была человеком.
Хийси-оборотнем, поглядеть на которого приходили все, кто только обретался в доме Ину..
Отец и его гости — открыто, впрочем, никто из славных воинов так и не решился подойти к клетке вплотную. Они стояли, разглядывали меня, переговаривались, обсуждая, достанет ли у меня свирепости, чтобы продержаться на арене хотя бы день. Бились об заклад. И золотые монеты переходили из рук в руки.
Скрывая интерес, но все же не таясь, подходили к клетке воины. Присаживались, кто в пяти шагах, кто — в трех. Разглядывали. Хмурились. Деловито сплевывали под ноги, чтобы тут же растереть плевок сапогом. Эти обсуждали размер и длину когтей…
…и человеческое обличье, которое не так уж уродливо.
…от их разговоров, от откровенности и грязи, которая скрывалась за словами, меня тошнило.
А по вечерам, в сумерках, к клетке подбирались слуги. И вновь меня окружал шепот.
Только рабы были молчаливы.
Но их тоже мучило любопытство, но страх мешал его выдать. Всем. Кроме Олли.
Какой это был день? Тяжелый. С утра пришел отец, который, глянув на выброшенное из клетки мясо, приказал:
