Тени заезжего балагана - Кочерова Дарья
«Какие тайны ты скрывал, дядюшка?» – мысленно вопрошала покойного Уми. Слёзы продолжали орошать ворот её кимоно, но она не утирала их. Отчего-то при Ямаде она не чувствовала неловкости: может, всё дело в том, что он был служителем Дракона и читал молитву над телом близкого ей человека. Разве пристало стыдиться своей скорби при том, кто видел горе и страдания других людей чаще остальных?
Когда все слёзы иссякли, а благовония почти догорели, Уми обратила внимание на тусклый блеск, исходивший из-под подушки, на которой покоилась голова дядюшки. С осторожностью она приподняла уголок подушки и достала то, что было под нею спрятано.
То была небольшая, овальной формы рамка, обрамлявшая семейный портрет, вышедший из-под кисти вне всяких сомнений великого мастера – люди на нём выглядели, как живые миниатюры. Посередине в громоздком кресле с высокой спиной восседал сам дядюшка Окумура – только тут он был значительно моложе. Таким помнила его Уми: с весёлыми морщинками вокруг глаз, с коротко остриженными волосами, уложенными на бок. Он был в коричневом костюме – кажется, такие назывались тройкой, Уми плохо разбиралась в заморской одежде. Стоявшие рядом с дядюшкой молодая женщина и мальчик также были одеты по глэндрийской моде: на женщине было лёгкое, казавшееся невесомым платье нежного жемчужного цвета, а мальчик тоже был в костюме, только чёрного цвета, и опирался на небольшую трость с резным навершием в виде какого-то хищного зверя с лохматой гривой.
Уми так засмотрелась на детали одежды, выписанные с заслуживающей уважения тщательностью, что не сразу обратила внимание на лицо мальчика. Но стоило ей внимательнее вглядеться в его черты, как руки её задрожали.
Эти брови вразлёт и точёный прямой нос – лицо мальчика отличалось редкостной красотой, которую Уми не спутала бы ни с чем другим.
На семейном потрете дядюшки стоял Дзёя – тот самый давно забытый друг детства, который снился Уми этим утром.
Горо
До этого дня ему не раз доводилось видеть покойников и читать над ними молитвы. Но только теперь, когда Горо сидел рядом с телом градоправителя Ганрю и видел, как слёзы катятся по бледному лицу Уми Хаяси, он вспомнил, как умирала его бабушка. Ему хотелось бы навсегда позабыть ту злополучную ночь, когда этот мир покинул последний любивший его человек, но он не мог этого сделать. Не мог заставить себя распрощаться с этим воспоминанием – последним, что оставалось от бабушки Рэйко, заменившей ему родителей…
Горо родился и вырос в деревне Сёбара. Это было маленькое селение, притаившееся в долине гор Цумэтацу и Кибатацу. Родителей своих Горо никогда не знал: отец пропал в горах ещё до его рождения, а мать скончалась вскоре после родов. Никого из родни у несчастного сироты больше не оказалось, и потому младенца взяла на воспитание бабушка Рэйко, местная травница и целительница.
Многое знала она о разных растениях и кореньях. Стоило ей увидеть иной раз какую-нибудь ягоду, растущую у дороги, так она сразу толкала внука в бок и говорила: «Глянь-ка, Горо, вот эта хорошо боль снимает. А вон ту чёрную, с шипастыми листьями, лучше даже и пальцем не трогать, если не хочешь до самой смерти кровью кашлять…» Много добра бабушка Рэйко сделала за свою жизнь, и все в округе её хорошо знали и любили.
В Сёбара люди жили небогато, но им всегда удавалось досыта кормить и себя, и гостей, что, бывало, захаживали в те края. Но чуть больше десяти лет назад случился в деревне особенно неурожайный год. Рис почти весь сгнивал на корню, редис и сладкий картофель были такими мелкими, что даже наесться ими нельзя было. Кто-то предлагал отправиться в ближайшее селение и попытаться выменять там немного еды. Но это была гиблая затея: идти было далеко, да и не на что жителям Сёбара было меняться. К тому же, едва ли жизнь тамошних крестьян была намного легче.
Те, кто мог, вскоре покинули деревню: у кого-то были родственники в других местах, а кто-то подался на заработки в города, да так обратно и не вернулся. Быстро опустела деревушка: остались только совсем древние и одинокие старики, которым не под силу был далёкий путь в новое место, и Горо с бабушкой Рэйко.
Пока лето да осень, жители Сёбара перебивались, как могли. Горо как самый молодой и сильный из всех оставшихся селян охотился или рыбачил днями напролёт, а бабушка Рэйко и остальные старики в подлеске собирали ягоды, орехи и коренья. Но с холодами рыба вся залегла на дно, да и зверья в округе стало гораздо меньше. Ягоды с орехами отошли, а кореньев не достать уже было из мёрзлой земли…
Настали голодные дни. Бабушка Рэйко и остальные старики ослабели настолько, что почти перестали вставать. Горо выхаживал их, как мог, но много ли на пустой живот наработаешься? Вот и помирали они один за другим, пока Горо с бабушкой совсем одни на всю деревню не остались.
От голода и тревоги мальчик толком не мог спать. И вот как-то раз глубокой ночью услышал он, как бабушка за стеной тихонько говорит с кем-то. Кому принадлежал второй голос, Горо не знал, но человеческого в нём было не больше, чем в бездумных завываниях ветра под козырьком крыши. Голос этот не был похож ни на мужской, ни на женский, но какой-либо угрозы или опасности в нём слышно не было, и потому Горо решил до поры не вмешиваться в разговор.
«Пришло твоё время», – сказал ночной гость. – «Последние силы отдала ты на то, чтобы сдерживать проклятие, но совсем скоро твоя жизнь угаснет, и оно снова вырвется на свободу».
Бабушка Рэйко в ответ только тяжело вздохнула.
«Видят ками, я делала для моего маленького Горо всё, что могла», – шептала бабушка, и по её голосу мальчик понял, что она вот-вот заплачет. – «Бедный ребёнок ни в чём не виноват – он ведь даже не знает о проклятии!»
Горо замер, прижимая к груди тонкое одеяло, под которым коротал ночи с самого детства. Он уже давно из него вырос, и потому ему приходилось подгибать колени к самому животу, чтобы ноги не мёрзли.
Он не мог взять в толк, о каком проклятии говорил этот странный пришелец, отчего Горо сделалось по-настоящему страшно.
«Ты так и не сказала ему?» – после недолгого молчания снова спросил ночной гость.
«Я не смогла!» – в голосе бабушки слышалось отчаяние. – «Он вырос таким добрым и славным мальчиком, что у меня просто не хватало духу во всём ему признаться…»
«Но сказать надо. Если этого не сделаешь ты, то придётся мне».
Тут уж Горо решил, что пора вмешаться. Он выпутался из одеяла, приоткрыл раздвижную дверь и шагнул в комнату.
Бабушка лежала на своём футоне, у почти потухшего очага, а рядом с ней сидела самая страшная и безобразная старуха из всех, что Горо когда-либо доводилось видеть. Волосы у неё так спутались, что превратились в какое-то подобие гнезда, откуда торчали засохшие листики и прутики. Одежда была такой старой, что нельзя было сказать, какого она раньше была цвета. Длинные жёлтые ногти старухи были прямыми и острыми, как кинжалы, а за полусгнившими губами прятались почерневшие зубы. В довершении всего она была ещё и слепой: оба глаза её были подёрнуты бельмами.
Откуда эта чудовищная старуха здесь взялась? И почему они с бабушкой разговаривали, как старые подруги?
«А вот и ты», – ухмыльнулась страшная старуха.
Хоть она и была слепой, Горо чувствовал, что каким-то образом сквозь бельма старуха всё равно могла видеть его. И от этого странная пришелица стала казаться мальчику ещё более жуткой.
«Горо, поди сюда».
Бабушка Рэйко протянула ему тонкую бледную руку, и Горо, опустившись на пол рядом с ней, осторожно сжал её хрупкие пальцы.
«Ты слышал наш разговор?» – спросила бабушка.
«Да, только я ничего не понял…»
«Тут и понимать нечего», – фыркнула старуха. – «Ты был проклят ещё в утробе матери – поэтому-то она и не пережила родов».
Она бросила ему эти слова так легко, словно с этим знанием можно было примириться. Выходит, его мать не была слаба здоровьем, как он всегда полгал. За её смертью стоял кто-то, наславший проклятие.
