Наталья Игнатова - Причастие мёртвых
Эшива ругалась. Ей так было проще.
Хасан дрался молча. Он так привык.
Блэкинг пел. Раскачивался, бил ладонями в висящие на поясе барабаны и пел, кричал, рычал. Порой, глаза его закатывались, а звуки, которые он издавал, становились невозможными для человеческого горла. Тогда Франсуа, который тоже молчал, впрыскивал в плечо Блэкингу дозу приводящего в сознание зелья. Прямо сквозь ткань камуфляжной куртки.
Блэкинг сводил вуджоров с ума. Его заклинания действовали на разум духов так же, как фокусы Эшивы — на разум Мисато. У духов мозгов было побольше, поэтому Блэкингу приходилось прилагать больше усилий. А в остальном — все то же самое. Бензин и зажигалка. И буйная фантазия жертвы, уверенной, что и то, и другое — настоящее. Блэкинг сводил вуджоров с ума, и они не могли атаковать в полную силу, не могли использовать свои чары, свое могущество. Мешали друг другу. Кидались на Хасана, будто не видели остальных. Прямо на лунный луч Паломы.
Магистр Мадхав тощий и прямой как жердь, стоял рядом с Эшивой. Хасан прикрывал его с одной стороны, Блэкинг — с другой, Эшива делала вид, что прикрывает. Впрочем, случись что, и она, возможно, смогла бы сдержать вуджоров на те мгновения, которые потребовались бы Хасану, чтоб дотянуться и прикончить тварей.
Мадхав взывал к мертвым. Просто стоял. Не двигался. Молчал. Не смотрел по сторонам. Оставалось надеяться, что он все делает правильно, и что у него получается. Потому что время шло, вуджоров не становилось меньше, а Блэкинг рано или поздно должен был устать. Даже с зельями Франсуа. Да и Франсуа не железный.
— Там что-то есть! — крикнула Эшива. С ее пальцев сорвалась искра, улетела вправо, погасла в густой темноте. — Что-то хуже, чем они.
Она пока не видела нового врага. Значит, не видел и Хасан. Барабанная дробь стала чаще, Блэкинг пытался отыскать вуджора своими методами. Или не вуджора?
Свечение Паломы стало не таким ярким. Нет… не таким белым. Клинок словно подернулся патиной, он больше не казался лунным лучом. Но Палома по-прежнему разил без промаха и без жалости. Рассекал липкую плоть, взрывал сгустки тени, рубил липкие щупальца. Хасан сжег часть крови, чтоб двигаться быстрее. Раз Эшива видела не всех, он мог пропустить кого-то, не заметить атаку вовремя.
Меч постепенно тяжелел. Как когда-то, еще при жизни, тяжелела в руках сабля, если бой продолжался слишком долго. У живых это называется — усталость. А у мертвых? Вряд ли у Франсуа найдутся зелья, чтобы вернуть силы вампирам.
Что-то хуже вуджоров таилось в темноте.
Очередной взмах меча, шелковые блики по клинку, захлебнувшийся вой. По телу, от плеча до нижних ребер, полоснуло резкой болью. Хасан, не останавливаясь, пережег малую толику крови — больше не нужно, чтоб исцелить царапину. Палома рассек еще одного вуджора. И невидимое лезвие вновь вспороло тело. Мелочь. Пустяк. Не стоит тратить на это кровь. Теперь кровь уже точно не стоит тратить… То, что было хуже вуджоров пошло в атаку, и пока не станет ясно, как с ним справиться, кровь лучше поберечь.
— Мадхав? — выдохнул Хасан, разрубив сразу двоих, и выругался, получив сразу две раны, — можете идти?
— Да, — голос некроманта доносился будто издалека.
— За мной. Прежним порядком.
В том направлении, куда показала Эшива. В темноту, густую, как нефть. Палома шелестел, взрезая воздух и податливые сгустки тел вуджоров. Хасан молчал. Он больше не считал раны. Царапины. Пока думаешь о них, как о царапинах, они не страшны. Заноза говорит, что вампиры не чувствуют боли. Безмозглый и бесстрашный засранец. Он не прав, но сейчас лучше думать, будто он знает, что говорит.
Сколько они так прошли, знал лишь Аллах. Кровь пришлось сжигать. Сначала по капле. Потом — уже не считая. Вуджоры кидались на меч, гибли, но задерживали полет клинка, чтоб дать остальным возможность прорваться в клинч. Липкие, черные, тяжелые, они оплетали руки, норовили залепить глаза, превращались под ногами в болото. Душили бы, если б Хасан дышал. А так — будто высасывали кровь прямо сквозь поры.
Мочу им песью, а не кровь Хасана Намик-Карасара! Но каждый удар Паломы, каждое убийство приближало миг, когда крови в нем не останется.
— Вижу! — заорала Эшива. — Вон она! Сука..!
Ее голос оборвался. Хасан не глядя взмахнул Паломой, и Эшива продолжила, с полуслова, как будто не ее только что чуть не придушил незамеченный вуджор:
— …ведьма драная, лахудра, погань островная!
Тьма рассеялась — существо впереди, то, к которому Хасан пробивал дорогу через полчища духов — засветилось, словно облитое неоном.
Лахудра? Островная погань?
Ну, точно не вуджор. Человек. Женщина. Высокая и полная, с черными волосами до плеч, сама вся в черном и красном. Женщина отступила на шаг, и вуджоры хлынули волной, девятым валом, в сравнении с которым все прежние атаки показались лишь пробой сил. Палома захлебнулся, завяз. Хасан, рыча, рванул клинок, выдрал его из густой грязи, резанул себя по ладони. Кровь растеклась по лезвию и вспыхнул свет. Алый. Яркий, ослепительный и радостный.
— Бей ее! — голос Эшивы звенел, как бронза, — убей ее. Давай, Хасан, твою мать, убей вампира!
Плоть вуджоров под ударами Паломы сыпалась прахом. Одежда прилипала к коже — сил уже не хватало на то, чтоб кровь оставалась нематериальной, и она растекалась по сосудам, сочилась из ран. Не исцеляла. Расходовалась бессмысленно и безвозвратно. Барабаны за спиной гремели бешеным набатом, артиллерийской канонадой, раскатами грома, взрывающего небо и землю.
Десять шагов. Алый свет повсюду. Черно-красное пятно впереди.
Женщина поняла. Она поняла. И попыталась убежать.
Десять шагов и еще один…
Палома с хрустом рассек человеческую плоть. Застрял в ребрах. Хасан, чувствуя, как незримое лезвие сокрушает его собственную плоть, дернул меч на себя. Бьющееся, отчаянно визжащее тело женщины оказалось в его руках, и он впился клыками в дергающееся горло.
Кровь… Ну, наконец-то! Холодная. Мертвая. Сладкая.
Палома больше не светился ни алым огнем, ни белым. От вуджоров осталась лишь пыль да липкие лужи. Блэкинг кашлял, шепотом жалуясь на сорванное горло. Франсуа рылся в своей сумке, в поисках нужных таблеток. А Хасан уронил на пол обескровленное тело упырицы, и отступил, чтобы поднявшаяся пыль не осела на ботинки. Теперь он знал, кого убил. Знал, почему Эшива так хотела, чтоб он убил эту женщину. И знал, кто виноват в том, что мальчик исчез.
Мстить, правда, было уже некому. Вот она — виновница. Кучка пепла под ногами.
Заноза рассказывал о ней, рассказывал, что она воображает себя по-настоящему старой и по-настоящему могущественной. Смеялся над ней. А когда бывал в Лондоне, напропалую флиртовал с ее най, девчонкой без роду и племени, похожей одновременно на Мисато и выпускницу пансиона для благородных девиц.
