Ольга Макарова - Ii. Камень второй. Горящий обсидиан
Я, кажется, обещал тебе бессмертие, — как бы невзначай ввернул словечко Гердон и, отложив фляжку с меллеосом, опустился на низкий хромоногий стул рядом с кроватью, на которой сидел Максимилиан. — Так вот… Есть вполне законный, в плане законов устоявшегося мироздания, способ стать бессмертным в Омнисе. Для этого надо просто заменить собой Хору Тенебрис.
— Не понял… — покачал головой Макс.
— О, Хора Тенебрис — расплывчатое понятие. Ты, должно быть, привык считать, что это камешек, вроде Соляриса и Лунариса, который действует как линза, собирая и концентрируя дикую магию, чтобы та стала доступной стабилизаторам. Так и было, пока им не заинтересовались твои знакомые по Провалу — стиги.
Макс выругался вполголоса: стигийский пауков он вспомнил чересчур ярко…
— Что бы они там себе ни думали, а к источнику магии сбежались почти все и сразу, — как ни в чем не бывало продолжал Гердон. — Там они убили Хельгу… Что покушение на жизнь миродержца так просто с рук никому не сходит, ты по себе знаешь: перед угрозой смерти и у тебя этот механизм включился, иначе бы ты так и остался в Провале… Вот и стигам тогда пришлось несладко: их настиг Размен. На месте долины с Хорой Тенебрис появился Кулдаган. С тех пор прошло без малого три тысячи лет, и ни один маг не заметил разницы, как будто Хора до сих пор на месте.
Я же узнал, что это не так… Что Хора канула за край мира вместе с долиной и стигами. Все это время ее функции выполняла и до сих пор выполняет живая человеческая душа. Кто этот несчастный, я не знаю, знаю только, что он заключен в аренский монолит высшей пробы, на котором стоит весь Кулдаган. Странники называют его дымчатым обсидианом.
— Я не хочу такого бессмертия, — решительно отказался Макс.
— Неет, дружок, — засмеялся в ответ Гердон Лориан, — ты не будешь пленником, как этот несчастный. Ты будешь ходить по земле, радоваться жизни и спокойно править миром… если перед этим устранишь миродержцев.
— Ты сам говорил, что им со мной справиться — плюнуть и растереть.
— И не беру своих слов назад! Но на каждого монстра найдется свой монстр. Оставь Серега и Владиславу их собственным врагам: тем самым, которые так встретили тебя в Провале… — Гердон помедлил с продолжением, словно надеясь, что Макс догадается, но тот лишь пристально смотрел старому магу в глаза. — Изначальный план Сайнара — сблизить стабилизаторы без оправ и открыть Провал. Следуй этому плану: пусть Орден и Советы думают, что все идет как надо. Когда они спохватятся, будет уже поздно.
— …Зачем тебе все это, Гердон? — спросил Макс через некоторое время.
— Я тебе уже говорил, — вновь лучезарно улыбнулся маг. — Это моя мечта. Омнис без Влады и Серега, без Хор, с чистым Провалом, доступным каждому. Новый, лучший мир… Лучший из известных миров…
«Есть люди, ослепленные мечтой…» — кажется, так говорил молодой Малконемершгхан Сайдонатгарлын…
Максимилиан чинил свою старую одежду; он проводил за этим занятием уже пятый вечер.
Новый донгорвый посох стоял рядом, прислоненный к стене у кровати; при холодном свете Северного Лихта Макс подгонял лоскуток к лоскутку, терпеливо заглаживая прорехи и выводя кровавые пятна заклинанием ресторации — таким «пропахли» все старые книги в резиденции Зонара Йариха… Эх, вот если бы и человеческую плоть чинить было так же просто, как ткань и бумагу!..
Гердон Лориан, мастер редчайших в Омнисе направлений магии, на свою беду (и беду Максимилиана) никогда не занимался магической медициной. Потому и сделать для раненого мальчишки сумел не больше, чем когда-то для самого себя…
Но если с уродливыми, уже побелевшими, а не багровыми, как раньше, шрамами Макс еще кое-как смирился, то потеря ловкости и гибкости удручала его все сильнее. Сколько месяцев ежедневной жестокой растяжки и раскачки еще потребуется для того, чтобы просто нормально сгибались и разгибались ноги?!. А правая рука… пальцы стали настолько неуклюжими, что уже не управлялись с пером; теперь если Максимилиан и брал в руки чудом уцелевшее после битвы перо дрекавака, чтобы записать что-нибудь, то писал он левой рукой.
Что же до навечно закостеневшего мизинца, то бог бы с ним, но он тянул за собой и безымянный палец — палец очень важный при обращении с мечом и посохом: в момент замаха перед ударом указательный палец и мизинец отпускают, чтобы оружие двигалось свободнее, и держат его только большим, средним и безымянным пальцами, так что это большая беда, если безымянный слушается плохо.
…Вновь с усилием распрямив все оставшиеся подвижными четыре пальца на правой руке, Макс обреченно вздохнул и вернулся к работе. До ночи он восстановил фарховый плащ Лайнувера, пострадавший сильнее всего, и почистил ботинки для мягкого шага от собственной засохшей крови.
Всё. Теперь он готов исследовать мир за пределами отшельничьего сухого островка, чего ни за что бы не попытался сделать босым и в тонкой домотканой одежде.
День шестой был ознаменован выходом на свободу, в большой, кишащий дикой неизведанной жизнью мир. В этот день Гердон провел своего гостя по ближним к островку «тропам» — надежным участкам, ведомым лишь ему одному и абсолютно неразличимым для постороннего взгляда.
Двум знахарям было о чем поговорить. Максимилиан даже забыл на время о том, что тревожило его предыдущие пять дней и пять ночей не давало спать спокойно: научный интерес и детское любопытство заглушили все темные мысли разом.
Гердон же встретил благодарного слушателя. Заскучавший по простому человеческому общению, отшельник говорил и говорил; сыпал терминами или рассказывал простые истории, вновь став тем «чертовски обаятельным молодым негодяем с лучезарной улыбкой», каким его запомнила Владислава. Временами Максимилиану каким-то мистическим образом казалось, что рядом идет восторженный юноша, если не самоуверенный, то явно с непростым характером; видимо, не только дрекавакам, но и людям порой свойственно видеть истинный облик, независимый от телесной оболочки…
…Из всех диковинок, увиденных Максом в этот день, его особенно поразило одно растение, на которое указал ему Гердон.
— Это Puer unoculus, или одноглазый мальчик, — сказал он, отведя рукой густую поросль донгорового молодняка и указав концом посоха в сторону участка предательской топи.
Из зеленого ковра растительности, покрывавшего здесь топь так хитро, что внешне она ничем не отличалась от сухой земли, торчали тонкие упругие стебли; на верхушке каждый чуть сгибался под тяжестью единственного плода. Плод представлял собой прозрачную кожистую сферу, заполненную студенистым веществом. Вещество было белого цвета, и в нем, лепясь к прозрачным стенкам, плавало что-то темное, отчего плод тревожно напоминал посматривающий по сторонам глаз.
