Иван Безродный - Аэлита. Новая волна: Фантастические повести и рассказы
— Вы будете говорить с этой женщиной, Катериной. Убедите ее. Кватепаль не даст вам ни одного шанса, он свято верит в историю о рыжеволосой женщине. Так что не вздумайте уйти с этого пути, Тарпанов. «Самсон» необходим, без него Перо вы не возьмете. Это сильное средство.
— Я бы обошелся и чем попроще.
— Слушайте старших, Тарпанов, это полезно всегда. Попроще? Что «попроще»? Гуарана, кока, «черная рука»? — Лелюк вытер руки и брезгливо перекосил рот. — Перо… это не на древке ногами размахивать. У всех событий есть логика, а у «Самсона» — цена.
— Группа, — сказал я. — Теперь ясно…
— Да, группа. Так что не отклоняйтесь. Вы и так уже усложнили решение. Но если вам пришло в голову, что вы не можете впутывать ее в дело… а причины меня не интересуют, то…
— Мне другое пришло в голову, — я чувствовал, как злоба раскручивается, и надо было ее удержать, и это усилие было чудовищное, как в центрифуге. — Никакого Пера вы не получите, Олег Карлович. Вот о чем я думал, когда вы меня… встретили. — Тут надо было остановиться, но я все-таки добавил: — А причины пусть вас не интересуют.
Это была дерзость, ясное дело. Прошло, должно быть, секунд пять: Декан не спеша перевел взгляд с моих сандалий выше… выше… и наконец уставился в упор. Это тоже длилось недолго, но я успел поверить в чипсеты, ИБМовский снаряд и даже в медленную отраву, потому что из живота поднялась и разлилась до легких жестокая внезапная тошнота. За этот краткий промежуток я увидел, вспомнил и понял все. Увидел вереницу таких же, как я, — может, каждый второй, а может, — и каждый. Понял, как ему, Олегу Карловичу, со мной неинтересно. И вспомнил то, от чего меня, собственно, и затошнило. Я не должен был забывать, но память хитрая штука… Как раз на этот случай, когда сменишь несколько судеб и возомнишь себя вольным, и является лично Декан. Чтобы тихонько пальцем пошевелить торчащий в мягком крючочек. Настоящий, а не как у ламангаров.
— Напоминаю, вы никого не должны упустить. Татуированный, художник, доктор, продажный боец, рыжеволосая женщина. И место действия.
Я дал ему уйти. Что еще? Посидел, покуда не полегчало, и отправился искать Катерину.
Это было просто, она сидела у себя в башне «Нопаль», в полутьме. Светился только дисплей, и повсюду мерцали обертки от шоколадок. Она мельком посмотрела на меня и снова уставилась в строчки на дисплее. Никаких расширенных глаз, никакого трепета.
— Чего тебе, — да и выражения в голосе почти никакого.
Я уселся на нопалевский пуфик.
— Катерина. Послушай. Это странно, но ты послушай.
— Угу, — она откусила от шоколадки. Клавиши трещали, как сухие бобы в горшке. Под их аккомпанемент я и произнес свою роль: монотонно, надеясь, что она не расслышит.
— Какому человеку? — она по-прежнему смотрела не на меня, но клавиши умолкли. Меня словно отпустило, стал видеть лишнее — что на ней надета маечка какая-то и что волосы отсвечивают бронзово на синеватом фоне. Черт… один только раз, — и вот, ни ей, ни мне невозможно уже просто поговорить.
— Ты не пошла сегодня в Колодец.
— Как видишь.
— А он там был. Он хочет видеть тебя.
— Господи, Тарпанов, ты сводник?
Что я мог ответить? Сводник? Есть чем похвалиться — я могу еще быть убийцей, хороший выбор…
— Ты же сама хотела. Рвалась, можно сказать.
— Хотела. Верно. Потому что… дура. А что, нельзя быть дурой, что ли? — она снова застучала кнопками.
— Значит, не пойдешь?
— А кто меня заставит? С какой стати? Это не он. Я… не хожу на свидания с мертвецами.
— Он сказал кое-что. Мне кажется, он тебя… знает.
Я врал, и жестоко. У нее блеснули глаза и остановилось дыхание.
— Что? Откуда? Что… он говорил?
— Да так… всякую всячину. Он очень странный, Катерина, и я бы тебе не советовал…
— Ты бы не советовал… — она бормотала сквозь зубы, отворачиваясь к синей светящейся панели. — Какой он?
— Что?
— Ты же видел. Ну, скажи — какой он?
— Не веришь, что я с ним разговаривал? Думаешь, пришел голову морочить?
— О черт, я просто хочу знать — если ты видел его… так близко, можешь ты рассказать?
— Ты и сама его видела.
— Тарпанов!!!
Она была уже в бешенстве. Я не знал, на руку ли мне это, но не вредно было бы опустить градус. Спокойно, без нажима я стал перечислять все, что запомнил: черты лица, голос, всякие мелочи…
— Кольцо?
— Да.
— Серебряное, с чернью?
— Точно.
Главное — оставаться спокойным. И отговаривать, отговаривать… но не слишком ретиво. Катерина вскочила и заходила туда-сюда, кусая губы. Я, как танцор в пируэтах, «держал точку». Уставился на Матлалькуэ, вышитую на занавесках небесно-синим шелком.
— А серьга? Такая же, как кольцо?
Я решил быть честным. Дело мое было сделано. Я сказал, что серьги не заметил.
— Да… но кольцо, значит, было…
— Твой подарок?
Она отмахнулась. Она уже натягивала платье! Я поднялся.
— Куда ты, Катерина?
— Сиди здесь. Или уходи. Все равно. Нет… лучше сиди. Не смей за мной ехать, ты понял?
Я дал ей выйти и услыхал стоны бамбукового лифта. Я не боялся, не испытывал стыда и не радовался. Подошел к кровати, плюхнулся и заснул сразу же, и спал крепко.
Дорога рывками ползла под колесо, исчезала с хрустом. На высоте перевала не хватало воздуха ни мне, ни мотору.
— Вылезайте.
— Опять?
— Давайте, нечего рассиживаться.
Оран вылез без возражений и тут же стал пытаться раскурить сигару. Гнездович выпихал свои полтораста кило, отдуваясь. Катерина осталась в машине. Мне в зеркальце были видны ее пальцы, сжимающие шоколадку. Даже смотреть тошно. «Сюизе» полегчало, мы медленно поползли вперед. Художник и лекарь топали следом, Гнездович оживленно черкал ладонью по своим волосатеньким предплечьям: все расписывал ойлянину совершенство его будущих новых конечностей кахамаркской выделки.
Итак, мы все тащились в Кахамарку, как и было предписано. Оран — вроде бы за новыми руками, Лео Гнездович — как сопроводитель, и заодно он обещал показать Катерину кому-то из знакомых инкских светил, поскольку она молчала. Просто отсутствовала, грызла свои батончики, пила горную воду, ни с кем не говорила и ничего не замечала, по-моему. Гутан привез ее накануне отъезда, но ни словом со мной с тех пор не обмолвился.
Путешествие наше было скучное. Никакого божественного, вдохновенного, осиянного удачей устремления… Я и раньше имел привычку сомневаться в себе — не до соплей и желчи, а так, в меру… Только теперь это альтер эго отделилось совершенно; ему одновременно было и на все наплевать, и он испытывал скверный страх за свою шкуру, и строил отчаянные планы — как бы вывернуться… Тут же и я сам вел машину по альтиплано, зевал от нехватки кислорода, предъявлял таможенникам на Кахамарском КПП бумаги, петлял по улочкам в поисках дома Атальпы… И все время между нами, между усталым телом и замороченным духом, тянулась, пружинила и звенела почти видимая струна.
