Иван Безродный - Аэлита. Новая волна: Фантастические повести и рассказы
— Да. И горячие ключи… — я постелил на полу одеяла и набитые шерстью цветные подушки, привернул реостат и оставил только слабенький желтенький свет в углу, — вот так… а ты устраивайся на диване.
— Нет уж. Там, наверное, не то что клопы, а и динозавры водятся.
Я промолчал. Катерина с удовольствием растянулась на одеялах, укуталась в плащ и тут же уснула. Я осторожно поплескал подземной водичкой на разбитую бровь и тоже лег. Гуарановое пламя гасло. Надо было одно зернышко оставить. Забыться, подремать — пока успею… Вечером всех пошлю на фиг… всех, кроме Катерины. Ведь она уже здесь. Надо же — спит… крепко так. Устала, конечно. Я потянулся, вывернул свет совсем, но и во тьме вроде бы все равно различал отсветы плаща: колено вот, а это, значит, зад, и даже рука белеет смутно, потому что старые шторки мадам Квиах никак Солнца не удержат. Надо бы ей плащ поправить… да куда там! От паха до пяток, от подмышек до запястий — каждое мышечное волоконце, каждое поганое сухожилие уже считало свои долгом заявить о себе. В одном положении я не мог улежать дольше двух-трех минут. Диван мерзко скрипел. Пробовал перетерпеть, в самом деле, что такое — мужчина я или вошь? — расслабиться, ровно дышать…
Катерина зашевелилась. Вздохнула. Мне в очередной раз приспичило повернуться на бок. Не хотелось будить ее, я сначала старался все-таки не шевелиться, потом мышцы свело так, что я уже не вздохнул, а просто вякнул.
— Артем?
Я закрыл глаза и притворился сладко спящим.
— Что с тобой делается, Артем? Что такое?
— А… Ты не спишь?
— Нет конечно! Уснешь с таким соседом! То ты вертишься, то стонешь.
— Извини… Спи, ложись… мышцы потянул, это пройдет.
— Надеюсь… Ты бы, может, принял от боли чего-нибудь? Слушать просто невозможно.
— Ты спи, Катюша. Я постараюсь тихо.
— Мучиться тихо? — Она поднялась. Наткнулась на стол в темноте: — Ох… Где свет?
— Зачем? Не ходи там… ложись…
— Ты мне будешь указывать?
В самом деле — ловить ее, что ли? Ведь не буду…
— Подвинься немного.
Я ничего не понял. Думал, она собирается уйти.
— Двигайся. Назад чуть-чуть. Получится?
Я собрался с силами и сунулся немного назад. Она уселась у плеча. Запахло какими-то удушливыми пряностями, потом как бы мятой. Она положила пальцы мне на плечи, и это прикосновение было холодное, влажное, сырое.
— О-о-ох… Это что?
— Лежи тихо. Ты обещал стараться.
— Чем ты меня мажешь?
— Салом младенцев и белладонной. Закрывай рот.
И продолжала втирать это неизвестное снадобье — без единого слова, ровно дыша, истово, как сестра милосердия. Что такое настоящий, профессиональный массаж, она, конечно, не знала. Но усердно терла, мяла, разглаживала. А я терпел — тут уже не покряхтишь, — и потихоньку меня отпускало. Было горячо в растертых шее, плече, руках, но не так, как сухое пламя от гуараны. Я осторожно выпростал руку и чуть-чуть прибавил свету. Она как будто и не заметила.
— Перевернись. Ого! Нет, тут я не буду… Зачем ты это делал?
— Что?
— Ну, полез туда? На сцену.
— Мы это называем «древко».
— Кто — мы?
— Парапоки.
— Кто?!
— Парапоки. Так это называется, я же тебе говорил.
— Извини, не обратила внимания. Так что это? Боевое искусство заключенных?
— Это еще почему?
— Ну… клетки эти… и вообще, криминально выглядит.
— Ну уж нет! Этому стилю тысяча лет. Просто его так приспособили для зала. А вообще это искусство драться в любых обстоятельствах. Например, когда руки заняты.
— Искусство боя для воров и любовников, — задумчиво отозвалась она. Я хмыкнул. — Согни ногу… вот так. И где же ты ему обучался? Только не рассказывай, что ты вырос в горном монастыре и у тебя был старый мудрый наставник…
— Был наставник. Не старый. Одноглазый негр с Ямайки.
— Ох, не смеши. Одноглазый негр!!! Ну… как теперь?
— Лучше. Намного… Совсем хорошо…
Она выпрямилась из своей милосердной позы, расправила ноги, но соскользнуть на пол я не дал. Взял за руку, притянул ладонь к губам. Пальцы у нее пропахли теми травами…
— Видишь, я снова живой. Что ж это было?
Видеть-то она видела, да и чувствовала тоже; не знаю, насколько я подгадал, или ей просто надо же было упереться, чтобы в этом неудобном положении не упасть. Она взволновалась, но еще пыталась делать вид, что ничего особенного…
— Это женский крем от усталости ног. Я рада, что тебе помогло, просто ничего другого не пришло в голову. Ты меня отпустишь?
Я в ответ начал целовать запястье и добрался до локтя, логично замыкая свободной рукой объятье. Катерина не могла уже уйти, разве только начала бы вырываться. Но не стала. Я поднял голову и увидел, что она задумчиво смотрит на кончики своих грудей, как будто удивлялась — что они-то в этом нашли хорошего? Она вся была у меня в руках, мы оба почти нагишом — на мне плавки, на ней — три квадратных сантиметра кружев вокруг бедер… Неуместны были речи — что тут объяснять, расспрашивать, обижаться или нет… Дать волю и освободить друг друга — как бывает между людьми.
— Все так и должно быть… Это хорошо. Что тебе мешает?
— Мне не мешает, — опять она смотрела куда-то в сторону, на свое тело, как будто оно было чужое или отдельно от нее. — Никогда мне ничего не мешает заниматься сексом…
Прикрыла глаза, позволила мне пуститься в плавание по неизвестным водам. Тот мизер, что был из одежды, я снял, не было помехи свободно изучать ее тело, я только осторожничал, потому что поединок все-таки отзывался в мышцах. А мне хотелось знать, как она вздрагивает, отчего выгибает спину, какой вздох поймает моя прижатая к ее рту ладонь, если я вот так неожиданно припаду к груди…
— Ты что же, так и будешь?…
— Что? Что такое?
— Так и будешь? Не прикроешься?
Тьфу, черт… а я и забыл.
— Извини… не подумал. У тебя, случайно, нету?
— Я не профессионалка, в сумочке не ношу.
— Ну, ладно… А так не пройдет?
— Так не пройдет.
— Ладно, ч-черт… у меня где-то были по ящикам. Поищу. Прибавь свет.
— Конечно, — она покрутила реостат, уткнулась лицом в сгиб локтя. — Поищи…
Я выдвинул ящик архива, копался в папках и думал: вот мрак-то, а если не найду? Тоже ведь — не секс-шоп и не аптека, мог же весь запас расстрелять. Надо было не слушать ее, вот идиот — упустил момент… Ну? Неужели нет… а! Ага! Слава богу Грома! Нашелся! Последний… да, последний — ну, все-таки ты, брат, везучий…
Я вернулся к дивану — и сердце упало прежде всего остального. Она, конечно, не сбежала — куда бы? Просто свернулась — руки-ноги скрещены, голову спрятала…
