Святослав Логинов - Многорукий Бог Далайна
Сам Шооран остался у заграждения, чтобы не видеть, как Яавдай станет разворачивать дочь. Маканый подошел к Шоорану.
– Жачем ты их пропуштил? – спросил он. – Их вше равно будет негде пошелить.
– Это она, – сказал Шооран. – Та женщина, которую я искал, когда мы с тобой встретились в первый раз.
– Жначит, нашел.
– Нет.
Шооран помолчал, собираясь с мыслями, и сказал, словно отдавая приказание, словно не он Маканому, а Маканый подчинялся ему:
– Посели их на моей земле, только пусть они не знают этого. И пусть они не гонят Ай, она не объест их. А мне придется уходить. Подержи их здесь с полчаса, девочку покорми, а я сбегаю домой, заберу кое-что и уйду. Видишь, как вышло. Но это хорошо. Я не пропаду, а они бы пропали. Спасибо тебе. И прощай.
– Подожди, – прошамкал Маканый. – Тебе не обяжательно уходить. Я ведь понимаю, почему это. Подожди, утряшетша…
– Нет, – сказал Шооран.
– Ну, как жнаеш, – согласился Маканый. – Я шделаю по-твоему. И ты тоже прошшай.
Шооран бегом вернулся к дому, в несколько минут собрался, взяв одежду, оружие, на день еды. Потрепал по голове Ай (бледная кожа просвечивала сквозь жидкие волосенки), подавив стыд, выдавил условную фразу:
– Я ухожу по делам, но скоро вернусь, – и быстро ушел.
Пробираясь краем мокрого оройхона он увидел, как по поребрику с важным видом шагает Маканый с Бутай на руках, а следом идет Яавдай. Покалеченную руку она прятала в пройме жанча, и Шооран увидел лишь лицо, густо испещренное точками от сгоревшего харваха.
Шооран проводил их взглядом и, когда они скрылись, пошел дальше уже не прячась и не останавливаясь.
Ну, вот и все. Переделаны дела, розданы долги. Хотя, у него никогда не было долгов – сначала никто не давал, потом он сам не брал. И все же, долги отданы. Даже на границе он отстоял свой срок до последней минуты, не убежал как Шооран на час раньше. А потом пошел и выполнил просьбу Шоорана – поселил женщину с ребенком на освободившейся земле. Сначала хотел на выбор предложить им два участка, но потом решил, что Шоорану будет приятнее, если сушильщицу поселят на его земле. Любит Шооран сушильщиков… хотя это как раз понятно – память матери. А может быть, это и в самом деле та женщина, девчонка-то словно слита с Шоорана, родство не скроешь. Но тогда получается, что женщина появилась в тот самый день и чуть ли не в тот час, когда Шооран решил бежать. Хотя, не все ли равно, отчего бежит Шооран? Даже если он не знает о вчерашних событиях, все равно ничего не меняется.
Вчера к Маканому пришел гонец с северной границы. То есть, конечно, не гонец, кто такой Маканый, чтобы посылать к нему гонцов? Прибежал просто «свой человек», сидящий на северной границе на случай всяческих неожиданностей. На этот раз неожиданность была страшной, хотя посланник думал, что сообщает рядовое, хотя и неприятное известие. Цэрэги добрых братьев попытались проникнуть в страну. Затея была лишена всякого смысла: первая настоящая земля лежала в четырех оройхонах от границы, а до этого тянулась лишь сухая полоса, легкопроходимая, но почти незаселенная, не имеющая для грабителей никакой ценности. Зато остановить здесь врагов, даже если бы они прорвались через границу, можно было дюжину дюжин раз. Но в эту попытку цэрэги не дошли даже к сухой полосе. Напоролись на ухэры, когда-то для них и делавшиеся, и удрали, потеряв пять человек. А у защитников погиб всего один. Этого одного звали Куюг.
Угрюмый каторжник и на новом месте продолжал жить наособицу. Он не обзавелся семьей, не стал получать землю и, вообще, если бы не палатка, стоящая на сухой полосе в опасной близости от аваров, можно было бы сказать, что и в стране изгоев есть свой изгой. Время от времени Куюг переселялся на один из цветущих оройхонов в палатку какой-нибудь одинокой женщины, жил там неделю, а то и месяц, работал на поле, поправлял хозяйство, сам округлялся от ласковой жизни и сытных харчей, а потом, не сказав ни слова, беспричинно уходил в тот самый день, когда случайная жена начинала думать, что одиночество кончилось.
Единственное, к чему Куюг относился ответственно, были дежурства на границе. Стоя на самой кромке огненного болота, Куюг вглядывался в задымленное пространство, и, если там появлялись фигуры с копьями, лицо Куюга озарялось радостью, и два тяжелых, из подлинного камня, кистеня начинали с гудением вращаться на длинных ремнях. Цэрэги отходили, не приняв боя, и даже пальнуть им вдогонку Куюг не имел права, потому что в счастливой стране никто не хотел быть сушильщиком, и харваха не хватало. В конце концов добрые братья решили, что ухэры вовсе не заряжены, и поперли прямиком. Троих убило выстрелом, двоим расколол головы Куюг, нетерпеливо выскочивший навстречу врагу.
Но даже имея два кистеня, нельзя сражаться в одиночку, особенно, если в руках противника точно такое же оружие.
Товарищи вынесли на сухое убитого Куюга, потом молодой воин побежал докладывать Суваргу о нападении, а вернее о том, что пришлось стрелять. Посланный не поленился пробежать пару лишних оройхонов, чтобы рассказать обо всем Маканому. Так Маканый узнал, что из бывших чудотворцев в живых осталось двое.
Любой человек, вздумавший искать илбэча, должен был бы выбирать одного из четверых: Маканого, Шоорана, Куюга или исчезнувшего Коайхана. Каждый из них был странным человеком и вполне мог оказаться илбэчем. Шоорану и Куюгу приходилось выбирать из трех: они верили, что Коайхан жив и где-то прячется. У Маканого оставалось два варианта. И если завтра на побережье родится новая земля, то выбирать будет уже не из кого – Маканый будет знать, а это смерть для илбэча. А если илбэч погиб вчера в сражении, то стоит ли тогда жить?
…их же любим благодарным сердцем…
Полный день Маканый провел рядом с Шоораном. Разговаривать, шутить было невмоготу, и Маканый подавлено молчал, но далеко не отходил, присматривался, думал и старался понять. Хотя, что здесь особенно понимать? Сначала Шооран был спокоен, он явно ничего не знал – и вдруг вскинулся бежать. Вряд ли это из-за женщины. Если она ему опасна, он легко мог прогнать ее на верную смерть. А если нет, то зачем бежать?
Маканый вздохнул потер пальцем лоб. Не о том он сейчас думает. Сейчас вообще не надо думать, чтобы ненароком не раскрыть тайну. Сейчас, пока тайна еще прикрыта, надо действовать. Надо успеть уничтожить человека, который стал слишком опасен для возможного илбэча.
Когда-то, за дерзкие грабежи его макали три раза, да и то старший брат ласково объяснял, что наказывают его не за воровство, а за то, что переоделся духом шавара. Тогда он потерял имя, даже для себя самого стал Маканым. Второй раз преступление было более серьезное. Тайничок с кое-какими вещичками и жратвой был квалифицирован как подрыв основ государства. Так, во всяком случае, объявили собравшимся поглазеть на макание. Макали шесть раз. От дюжины, полагавшейся за попытку спорить с начальством, он счастливо уклонился. А теперь четвертое преступление, самое страшное – знать. Он еще не совершил его, но одна лишь возможность подобного требует возмездия. Илбэч, если конечно он жив, должен жить спокойно.
