Святослав Логинов - Многорукий Бог Далайна
Маканый столкнул тело в черноту, постоял, прислушиваясь к закипевшей возне, чавканью и хрусту, а потом понуро побрел к далайну. Он сам не мог сказать, что привело его туда, Маканый не любил далайн, и причины для нелюбви были вескими, но сегодня ноги сами привели его на побережье. И здесь, поднявшись на крайний тэсэг, Маканый различил своим единственным глазом дразнящую тень далекой земли.
Неделю Маканый ходил по побережью, то теряя землю из виду, то вновь замечая ее. Наконец, пройдя в опасной близости от лагеря каторжников, он ступил на мертвую тропу и через четыре часа уже стоял на другом берегу.
Некоторое время он прожил в одиночестве, объедаясь мясом, к которому так и не успел привыкнуть, затем с юга пришло войско изгоев.
Сначала Маканый страшно перепугался, что его примут за илбэча, но ничего такого не случилось, изгои, среди которых каждый второй был увечным, легко признали бродягу своим. Вожди изгоев – заросший черной бородой Суварг и молодой с жестким прищуром серых глаз Ээтгон допросили гостя с севера и позволили жить вместе со всеми. А узнав, что новый край имеет выход на страну добрых братьев, причем как раз к тому месту, где стоят каторжные мастерские, изгои устроили мгновенный набег и, не потеряв ни одного человека, вдевятеро увеличили мощь своей артиллерии, унеся не только новенькие ухэры и татацы, но и хранившийся в арсеналах запас харваха. Потом, правда, пришлось налаживать оборону и держать границу против опомнившихся братских войск.
За всеми этими делами Маканый отвлекся от тревожных мыслей об илбэче. Появление Шоорана вновь пробудило их. Ситуация очень напоминала известную сказку о братьях илбэча. Только братьев было пятеро, а их оставалось всего трое: сам Маканый, Шооран и угрюмый бунтовщик Куюг. Можно было бы, кроме того, думать и на Коайхана, если бы Маканый не узнал, что в тот самый день, когда он сбросил тело Коайхана в шавар, илбэч был жив и строил землю на другом конце мира.
Шооран и двое пришедших с ним получили участки земли совсем рядом с полем Маканого. Это радовало и вместе печалило калеку. Если завтра родится земля, он будет знать, кто ее создал, и тогда проклятие рроол-Гуя обретет силу, а этого Маканый не хотел. Единственное, что сохранилось в его душе от внушаемой с детства веры, были слова молитвы: «яви славу твою в делах светлых илбэчей твоих, их же любим благодарным сердцем…»
Прошло несколько дней, и случилось событие, заставившее Маканого обрадоваться и встревожиться еще больше. В новый край явился Куюг. Как и Шооран он обогнул мир и пришел через земли вана. Куюгу досталась земля на южной оконечности страны, и это втайне радовало Маканого. Убедившись, что Шооран и Куюг не горят желанием увидеться, он сообщил им, каждому в отдельности, будто и Коайхан тоже живет где-то поблизости. Теперь илбэч мог чувствовать себя относительно спокойно, и результат не замедлил сказаться: оройхоны начали появляться.
По настоянию Ээтгона было объявлено, что на мокрое разрешается выходить лишь на третий день недели – остальные дни принадлежат илбэчу. Маканый молча вздыхал, слушая указы свежеиспеченных властей. Сейчас, когда земли в достатке, все это имеет смысл, но через два-три поколения добрые начинания выродятся во что-то страшное, и как бы новорожденное государство не затмило бессмысленностью и жестокостью все прочие страны далайна. Но пока люди радовались хорошему и ждали лучшего, и один Маканый знал, как непрочно их благополучие.
Между тем, слухи о новой земле разлетелись по миру, достигнув даже креста Тэнгэра, и хотя с обеих сторон край был обложен войсками, все же бездомные, в одиночку и толпами, шли и шли через огненные болота в поисках земли и счастья. Особенно много было общинников из страны добрых братьев, которых сама мысль о владении землей приводила в исступленный восторг. Вскоре свободных участков уже не оставалось, несмотря на то, что в один месяц родилось пять новых оройхонов, и каждый приносил сухие земли.
Потихоньку на заселенных оройхонах общинники начали устанавливать свои порядки. Каждый из них хранил личное поле, а кормиться предпочитал на участке соседа. Тут-то Маканый доказал, что не только болтал в свое время, но слышал каждое слово, оброненное Шоораном во время их совместного пленения. Прежде, чем болезнь приняла повальный характер, он явился к Суваргу, уже почти недоступному для простых людей, заставил его выслушать и понять свое шипение. План Маканого был принят, и с этого дня пойманных на воровстве наказывали единственным способом: клеймили и гнали в страну добрых братьев. Маканый собственноручно выжег горячим нойтом знаки на лбу первой дюжины преступников. Эту операцию они перенесли безропотно, но когда их выставили за пределы защитного вала и предложили убираться, начались крики. К утру половина наказанных еще была на мертвой полосе. Некоторые так и предпочли смерть от удушья возвращению на счастливые оройхоны любимой родины.
Наказание подействовало, ночные набеги сократились. А когда начался мягмар, именно бывшие общинники с особым рвением потащили с берега колючую кость и принялись сооружать бесчисленные ограды и заборчики, снабжать их бренчащими ловушками, отравленными шипами и иными радостями свободного мира.
Маканый в этой суете не участвовал. Его поле было ограждено от воров памятью о жестокой расправе. Но и хозяйством Маканый почти не занимался. Он нес службу на границе, а в остальное время предпочитал нянчиться с новорожденным сынишкой Койцога и вести с Тамгай долгие разговоры ни о чем. С Шоораном Маканый встречался редко, стараясь не знать, где тот бывает. «Их же любим благодарным сердцем», но лучше было бы не подозревать друг друга в величии, а просто жить, как добрые соседи.
Вот и еще год прошел. Завтра мягмар. Уже второй мягмар в стране, словно созданной для него. Впрочем, она и создана им для самого себя, а успокоившийся народ всего лишь не мешает доброму чудотворцу строить все новые и новые земли. К началу прошлого мягмара он поставил здесь всего полдюжины оройхонов, зато за этот год их выросло еще три дюжины восемь штук. Лишь когда он пробивал дорогу к братьям он сумел за год сделать больше. Новый оройхон уже не считают чудом, и об илбэче говорят безо всякого уважения, словно земли растут сами по себе, как наыс после мягмара. И это хорошо, так спокойней жить, когда ты никому не нужен. Совсем никому.
Конечно, он легко мог бы завести себе новую семью – двух или даже трех жен, но из памяти не шли слова Яавдай о том, как трудно поверить, что его тоже можно любить, и Шооран боялся даже просто смотреть на женщин. Страшно было вновь купить человека, предложив в обмен на одиночество кусок хлеба и нелюбовь. Да и труд илбэча ревниво забирал все силы, убивая даже мысль о женщинах. Шооран ухаживал за своим полем и нес службу на границе, говорил в совете и делил вместе с другими воинами землю, но вечером он уходил не к семье, а к далайну, и ночами ему снились не женщины, а огонь. Но порой случались пустые вечера и бессонные ночи, когда в памяти слышалась песня об ушедшем милом, песня, которую он так самонадеянно примерял к себе. И детский палец указывал ему в грудь, прожигая сердце, словно разогретое в нойте тавро:
