Екатерина Нечаева - Ритуал
— Магистр Саторски! Не все, оказывается, подохли. Мы проверим, — отчитывался какой-то маг.
Грохнул их Веофелий. Я так и знала, что с ним все будет в порядке, он сильный маг. Некромант стоял неестественно прямо, потом прижал руку к груди, словно собираясь признаться в чем-то.
— Вел, ну ты даешь! Здорово!
Веофелий стоял, покачиваясь и держась за грудь, будто пытался удержать бьющееся сердце. Я подошла ближе и только тогда заметила. Его пальцы были в крови, она била ключом, заливала черную ткань.
— Ничего. Мне не больно, — зачем-то сказал он. И медленно осел на землю.
— Славьтесь же те, кто погиб, защищая слабых, стариков и детей. Славьтесь же те, кто, не жалея себя, отводил беду от простых мирных жителей, наших родственников, наших детей и родителей, позволяя им добраться до укрытий. Для королевства настали сложные, темные времена, но, пока существуют маги-защитники, мы можем надеяться на то, что наше будущее будет светлым.
Градоправитель Весте выступал на трибуне, только сегодня срубленной из досок, под открытым небом. Ветер трепал его волосы, над головой плыли облака, и для кого-то жизнь продолжалась. Странно, когда кто-то ценит чужую жизнь больше, чем свою. Странно, когда вначале думаешь о ком-то другом, а не о себе.
— Ваш подвиг беспримерен, ваши имена никогда не будут забыты, — продолжал градоправитель, и его надтреснутый старческий голос звенел, как натянутая струна. Собравшиеся жители внимали каждому его слову, кто-то утирал глаза. — И пусть город разрушен, на пепелище мы построим новый, и наши потомки, наши дети и внуки всегда будут помнить вас.
Всегда есть надежда. А на смену любой темноте приходит рассвет. Боль забудется, могильные курганы порастут ковылем, а имена старых героев останутся только в сказках. Позже рассказали, что, когда кинулись тхары, магистр Саторски сначала уничтожил тех, которые напали на других и были близки к нам с Ильдаром, а потом уже того, который полоснул его по груди. Отвлекся. Не рассчитал. Случается даже со старыми магами.
— Славьтесь! А теперь почтим павших молчанием.
Веофелий всегда ценил молчание, он считал, что временами оно говорит гораздо больше даже самых прочувствованных слов, это тишина, когда не нужно вслушиваться в чужую речь, а просто слышать друг друга. И жаль, что я его никогда не понимала.
Слышно было, как дует ветер. Город уже отстраивался, сюда прислали многих магов-хозяйственников, и они возводили новый Весте на пепелище. Он вырастал из развалин, поднимался дом за домом, и жители возвращались в него — вешать новые занавески и сажать новые кусты. Нас, магов, еще оставшихся в городе, пригласили на церемонию открытия памятника на главной площади. Помнится, когда за мной по пятам следовала Черная гроза, я ее перебегала. Раньше на месте памятника был фонтан, теперь от него и следа не осталось. Статуя изображала сутулого мужчину в плаще с накинутым на голову капюшоном, молчаливого и спокойного, но готового в любую секунду вскинуть руки, встречая опасность заклинанием. Если бы не было магов, то никогда бы не было и Черных гроз, и нам же ставят памятник в разрушенном городе. Если бы не было магов… но и мир был бы совсем другим. Кто знает.
— Славьтесь! — в последний раз сказал градоправитель.
Славьтесь, подумала я.
Жители медленно расходились. Ильдар еще постоял, глядя на памятник. На его пьедестале были написаны имена магов. А я развернулась и ушла. С Веофелия станется опять попытаться ходить по комнате, хотя лекарь запретил. Упрямый кретин.
ЭПИЛОГ
Если кто-то думает, что труднее всего управляться с больными детьми, они еще не были сиделками у восьмидесятилетних некромантов. Вот уж у кого самый невыносимый характер. К тому же невинные детишки проклятиями налево и направо, когда им что-то не нравится, не разбрасываются. Трижды я попадала под проклятие молчания и успела понять, что молчание не всегда золото. Правда, гораздо больше доставалось настоящей сиделке, которая, не выдержав, стала заглядывать редко, только чтобы наскоро перевязать раненого, и почти сразу же исчезала. Думаю, Веоф именно этого и добивался. Ему хотелось одиночества. Сидеть в тишине и растравлять свои раны, хотя окучивание и самокопание еще никого не довели до добра. А вот меня после Черной грозы какими-то жалкими проклятиями не напугаешь. Он так и не смог от меня избавиться, и что-то мне подсказывало, не очень-то хотел. Когда его собственный дед пытался выгнать меня за порог и нанять «компетентную приличную целительницу», из дома стремительной птичкой чуть не вылетел сам Ахаир Саторски. Впрочем, его брату я понравилась, чего не скажешь о сестре.
Веофелий с перевязанной грудной клеткой возлежал на подушках и смотрел в окно, о чем-то задумавшись. Ему выделили одну из уцелевших хижин на краю города, до которых не докатилась Гроза, где он и торчал уже вторую неделю. Когда я вошла с подносом, он попытался отодвинуться подальше, потом, подозрительно кривясь, спросил:
— Сама готовила?
— Нет. Как обычно, тебе, магу-спасителю, благодарные жители супчик передали. Мне только выбирать оставалось, у кого взять на этот раз.
Маг расслабился:
— Тогда давай сюда.
— И чем не нравится, как я готовлю?
— Всем, — кратко ответил некромант.
Я шмякнула поднос с густым грибным супом ему на колени, вручила ложку.
— Кстати, если не забыл, ты платишь мне по пять золотых в неделю. Можешь у своих богатых родственников попросить, если у тебя нет.
Богатые родственники, в виде брата, сестры и невыносимого деда, заявились на прошлой неделе, проникшись слухами о мнимой гибели мага. Брат был полон столичного лоска и таинственной загадочности южных царств. Загорелый, высокий, с черными, как летняя ночь, непроницаемыми глазами цыгана из табора. Его сестра была фигуристой ненатуральной блондинкой с замашками светской львицы и хозяйки любого дома, куда ступит ее нога, но без обаяния Эдгара Саторски. Такая же высокая, как и все в этой семье. Зря я ее, конечно, подкалывала насчет размера ее царственных ног, но если язвительность Веофелия была его достоинством, то сестру его хотелось придушить уже через несколько минут. Дед выглядел поседевшим вороном. Длинный крючковатый нос, белые как снег виски, широкие рукава черного камзола, смахивающие на крылья. Он тянул лет на сорок — человеческих, постоянно стучал тростью в пол и всем указывал. Я могла поспорить, что к своему трехсотлетию Веофелий будет выглядеть и вести себя так же. Если не хуже.
Вел повернулся ко мне:
— Когда тебе возвращаться в Академию?
