Вероника Иванова - Право быть
Лес? Откуда он взялся? Еще минуту назад впереди висело неподвижной кисеей все то же белое марево, а теперь через него просматриваются тонкие росчерки стволов и веток. Безлистных, но вполне настоящих, а это значит… Мы идем к границам Нити.
Белизна песка постепенно переставала быть девственной, принимая привычный глазу грязно-желтый оттенок. Под ногами стали попадаться кусочки коры и шишки, а ветерок, показавшийся мне сейчас подарком богов, принес с собой ароматы соснового леса, под сень которого наша процессия и ступила, встречая рассвет. Впрочем, восходящее солнце пряталось где-то за частоколом шершавых стволов, оставляя на нашу долю одну лишь мерцающую серо-розовую дымку, в которой можно было заметить и рассмотреть очень многое, но только не того, кто умеет прятаться. Только не лесного эльфа.
Он вышел из-за сосны и остановился, как будто ожидая следующего шага от нас. Высокий, обманчиво хрупкий, как и все его сородичи, похожий на них и все-таки другой. Если эльфы бывают изможденными, то перед нами стоял именно такой. Не просто стройный и тонкий, а до сухоты жилистый и странно одетый или, вернее сказать, раздетый. Обычно длинноухие трепетно относятся к своему телу, и хотя оно уязвимо куда менее человеческого, не пренебрегают одеждой, особенно живя в лесу, а этот был обнажен по пояс и бос. Истрепанные штаны, едва доходившие до колен, грозили в скором времени рассыпаться прахом, как, судя по всему, поступили остальные предметы одеяния, но их обладатель, видимо, был погружен в иные заботы, о чем свидетельствовали и зеленоватые то ли от природы, то ли от ниточек мха свалявшиеся космы, спускающиеся до самой земли. Чтобы расчесать их, понадобился бы не один день, а еще проще было бы все состричь наголо и отрастить снова. И уж совсем неуместным выглядел на голой груди серо-рыжий меховой воротник. Память о прежней роскоши?
— Прошу прощения, я немного задержалась, — начала разговор моя тюремщица, и хотя сутью фразы было извинение, в голосе женщины отчетливо сквозило презрение, будто ее собеседник не заслуживал ни вежливого обращения, ни чего бы то ни было еще.
Вопреки моим ожиданиям эльф остался по-прежнему неподвижен и молчалив, зато его воротник вдруг заворочался, переполз на плечи, приподнялся на задних лапах, передними оперся о затылок длинноухого и философски заметил:
— Проси прощения у себя, сладенькая, ведь наши встречи нужны тебе намного больше, чем мне.
Потом воротник подумал и добавил:
— Мне-то с них проку и вовсе никакого, ни наесться, ни напиться…
Борг, по-прежнему крепко держащий рубашку и не сумевший справиться с удивлением, хрипло прошептал, задавая вопрос самому себе:
— Говорящий зверь?
— Почему только говорящий? Я еще и пою немножко, — с наигранной обидой ответил воротник.
Слух у зверя тонкий, это точно, потому что великан выдохнул свои слова мне прямо в затылок и на расстоянии нескольких шагов его уже никто не должен был услышать. А научить разговаривать не так уж и трудно, особенно если прибегнуть к магии.
— Не время для песен.
— Ну, не будь такой строгой, сладенькая! Утренняя заря так прекрасна и так нежна… Прекраснее только ты. Прекраснее и слаще.
Мне кажется или она вздрогнула? От страха? Нет, от неудовольствия, потому что следующая же фраза прозвучала суровее и в то же время печальнее:
— Я проклинаю тот день, когда прибегла к твоей помощи.
— А я благословляю, сладенькая. Без твоего вкуса моя сокровищница была бы неполной.
И воротник улыбнулся. Вернее, оскалился, потому что, несмотря на схожесть с человеческим, его личико все же несло в себе отчетливые звериные черты, а зубы… Интересное строение. Клыки тонкие и острые, как иглы, такими рвать мясо, к примеру, несподручно, а вот прокалывать шкуру — вполне.
— Если бы у меня был другой способ добиться желаемого, ты никогда бы…
— Ну-ну, сладенькая, не злись! Я ведь пришел на твой зов, едва только его услышал. Пришел, хотя мой ездовой конек почти при смерти, и если сдохнет прямо сейчас, мне придется возвращаться на своих двоих… Да-да, на четырех лапах я не xожу, и нечего так удивленно смотреть! Я же не животное!
Последний возмущенный возглас предназначался то ли мне, то ли рыжему, то ли нам обоим в равной степени.
— Ничего, ты быстро найдешь себе нового коня, с твоими-то талантами, — брезгливо фыркнула женщина.
— А может, подаришь вон того, большого? — Зверек, умильно щуря глаза, указал лапкой на Борга.
— Еще чего! Я потратила на него заговоренное серебро, а оно стоит куда дороже твоих услуг.
— Серебро, говоришь? — Воротник сполз на руку эльфа, устраиваясь, как на кресле, в углублении локтевого сгиба. — С чего вдруг такая щедрость?
— Жду ответа как раз от тебя.
— От меня? — Серо-рыжая шерсть изумленно встала торчком. — Я не пророк и не мудрец, сладенькая, я всего лишь…
— Ты га-ар, и этого достаточно.
Га-ар? Или правильнее будет ha-ahr? Я слышал это слово. Кажется, целую вечность назад…
В том караване, с которым я путешествовал в первый раз, везли на продажу всякий товар, хотя обычно купцы не мешают все вместе, потому что разным вещам требуется разная забота. Шелка, острые клинки, драгоценные камни… Невольники тоже были. И невольницы. Одна из них все время рыдала, и ни увещевания, ни жестокие побои не могли ее успокоить. Высокая, статная, полная сил и жизни, она была переполнена страхом, а я в то время еще не понимал, кого или чего можно так сильно бояться, и на пятую бессонную от воплей ночь пришел к караванщику. Спросить, почему женщине не заткнут рот, раз уж она не слушает ни просьб, ни приказов.
Караванщик, мудрый и степенный Карим иль-Касам, впоследствии признавший меня достойным обучения, а тогда равнодушно взиравший на юного чужеземца, как на бесполезную, но вполне безобидную диковинку, выслушал вопрос, медленно набил и раскурил трубку, проверяя глубину моего терпения, и только потом ответил:
— Каждая живая душа приходит в мир и уходит из него по воле богов. Покидая материнское чрево, мы возносим к небесам радостную молитву, приближаясь к последнему часу, смиренно благодарим за отпущенные нам дни. Нет ничего священнее, чем путь человека к богу, и негоже преграждать его, даже в благих целях.
Я удивленно перевел взгляд в ту сторону, откуда доносились рыдания, словно мог что-то увидеть через плотную ткань шатра.
— Но разве эта женщина умирает? Лекарь, осмотревший ее, сказал, что не видел плоти чище и сильнее.
— Плоть… — Карим потратил еще несколько минут на трубку, недовольно дыша сухим дымом, но все же жалея тратить драгоценную воду на привычный кальян. — Плоть тленна в отсутствие духа.
