Эдуард Веркин - Кошки ходят поперек
– Одним словом – все стучат! – перевел Чепрятков. – Где тут ваши билеты?
– Билеты там! – указала Зайончковская.
– Реповое мороженое? – шепотом спросила Лара.
– Реповое, черемуховое, щавелевое, с лепестками роз, с икрой...
– С икрой?
– С черной и красной. Короче, оригинально до темноты, какое хочешь?
– Черемуховое и с лепестками роз.
– Отлично.
Я сунул Ларе стольник и отправил ее за кунсткамерными билетами, сам быстренько двинул к кафе, оттеснил бабушку с салатом из маринованных осьминогов, взял мороженого в тонких хрустальных вазочках. Мамайкина из билетной очереди взглянула в мою сторону с вызовом, после чего направилась к Чепряткову, дура.
Вернулась Лара. Я суну ей вазочку, и мы отправились осматривать экспозицию.
Экспозиция была довольно тоскливая и в плане культурного прогресса малоценная, лично моя культура не повысилась ни на один сантиметр. Заспиртованные в банках шестиногие телята, двухголовые жабы, пятирогий баран из Чухломы, гигантская белая ворона из Витебска, таинственные знаки, проступившие на продуктах питания, пришельцы само собой, правда, немного, штук пять всего, осколок летающей тарелки, ну и другая редкая и по большей части поддельная дребедень.
Кое-что мне, правда, понравилось. Например, настоящий «Харлей».
«Харлей» разрешалось не только трогать, на нем и сидеть разрешалось. В данный момент на нем, как это ни странно, резвились уже знакомые мне шпанюки из двора Гобзикова, с улицы Прасных Картизан. Как всегда, они жужжали, гудели и бибикали, видимо, мама их привела.
Я занял за шпанюками очередь, мне тоже хотелось посидеть и побибикать. Лара отправилась дальше, к чучелу в натуральную величину настоящего неандертальца и к стенду с метеоритами, золотыми самородками в виде страусиных голов, настоящими трилобитами, черепами саблезубых тигров, бивнями мамонтов и рогами волосатых носорогов. Она с большим интересом изучала неандертальца, разглядывала его с разных сторон.
Я сунул шпанюкам по десятке, они слезли с «Харлея», а я занял место за рулем, мороженое поставил на багажник. Вообще я раньше уже сиживал на двухколесной американской мечте, но мне хотелось, чтобы на меня посмотрела Лара. Потому что на «Харлее» я был хорош. Еще бы шляпу кожаную, хотя нет, в наши дни кожаную шляпу могут неверно понять.
Но Лара на меня совсем не смотрела, смотрела на этого дурацкого неандертальца с каменным топором, будто дедушку родного встретила, честное слово. Я посидел немного на моцике, повертел ручку газа, делать было нечего, пришлось слезать. Ладно, пойду к Ларе, тоже посмотрю на неандертальца, а потом на метеорит. В Москве я был на метеоритной выставке, интересно, тут настоящий?
Я слез к с мотоцикла, к мотоциклу тут же подошел Чепрятков. Чепрятков, невзирая на противодействие шпанюков, забрался на сиденье и принялся сосредоточенно тыкать сапогом в рычаг переключения передач.
Ко мне подскочил Шнобель.
– Не майся дурью, – зашипел Шнобель. – Пойди к ней, не теряй времени. На фоне неандертальца ты покажешься Аполлоном...
– Не учи меня, идиот! – прошипел в ответ я. – Я сам знаю...
– Ты знаешь, а между тем Чепрятков вовсю приглядывается к твоей подружке!
Я поглядел на Чепряткова. Ничего он не приглядывался. Хотя... Чепрятков известная мразь, от него всего можно ожидать. Например, он неоднократно подкатывался к Лазеровой. Но Шнобелю повезло, у Лазеровой имелся брат-омоновец. Недоумков, обижавших его сестру, он вывозил на вентствол заброшенного рудника и проводил там с ними беседы о нравственности. После чего обидчики утрачивали к Лазеровой всяческий интерес. Чепрятков клеился, клеился, да не выклеился, одним прекрасным утром на пороге собственного дома он обнаружил шахтерскую каску. Намека ему хватило.
– Девчонки любят сильных и тупых, – продолжал нашептывать Шнобель. – Так что иди, не теряй времени, а то Чепрятков тебя обставит...
– Я ему обставлю! Я его сам так обставлю...
– Ну-ну, – гадко ухмыльнулся Шнобель.
Дзинь! По фойе кинотеатра рассыпался серебристый хрустальный звон, я сразу поглядел, где моя вазочка. Моя вазочка была цела. А вазочка Лары разлетелась по полу мелкими льдинками. В центре этих льдинок лежала сама Лара. На спине. Нелепо и болезненно подогнув под себя ногу, вывернув вбок голову.
– Оба... – выдал Шнобель. – В обморок шлепанулась...
Я оттолкнул Шнобеля и кинулся на помощь.
Но рядом уже была Халиулина. Она возникла из-за неандертальца, озабоченная и серьезная, и уже что-то доставала из сумочки, какой-то пузырек, и уже трясла этим пузырьком перед носом у Лары... Нашатырь. Вокруг начинали собираться лицеисты, всегда приятно посмотреть на то, как кто-то лежит в обмороке.
Роняйка? Или вообще...
Я пролетел все фойе, а Лара уже сидела на полу и одурело вертела головой. Халиулина киношно показывала ей несколько пальцев, видимо, предлагала сосчитать. Тупо.
– От духоты это, – авторитетно заявила Халиулина. – Воздуха мало, то есть кислороду. Надо написать на них в санэпидстанцию, не соблюдают ничего... Так и голову можно легко расколоть, со всего размаха, да на кафель. Обязательно напишу, а еще хотели сюда попугая купить...
Я услышал весьма двусмысленное хихиканье Мамайкиной, я услышал, как Мамайкина злорадно сказала: «Какие тонкие барышни, в обморок все падают...» А Зайончковская снова покраснела и отвернулась.
– Со мной все в порядке. – Лара потерла виски. – Все хорошо. Я просто... голова закружилась.
Лара поднялась на ноги. Ее заметно качало, но я уже крепко держал ее под руку. А с другой стороны Лару держала Халиулина, мы взяли ее в тиски и не отпускали. Молодец, Халиулина, люблю Халиулину.
Вот уж не ожидал! Вот уж не думал! Вот уж не мог даже представить! Повелительница волков свалилась в обморок, увидев чучело зверочела. И в самом деле, какие мы тонкие! Какие трепетные! Какие субтильные! Романтика...
– Ее надо отвести домой, – авторитетно сказала Халиулина. – И пусть поспит хорошенько. Сон – лучшее средство от обмороков.
– Со мной все в порядке. – Лара остановилась. – Я пить только хочу...
– Чего стоишь, Кокосов? – Халиулина поглядела на меня строго. – Беги быстро в буфет, притащи газировки со льдом.
– Зачем... – ступорылил я.
– Быстро за газировкой! – приказала Халиулина.
И я рванул за газировкой, Шнобель проскрипендел «как это трогательно, иван». Газировку мне выдали, содрали, правда, полтинник, что за люди, человек в отключке, а они не могут проявить даже малейшего человеколюбия, стяжают, стяжают, подумали бы о душе, что ли.
