Ирина Котова - Королевская кровь-4
В глаза плеснуло сочным женским телом, качнулся солдатский медальон — Игорь только успел увидеть огромные синие глаза, схватил женщину за плечи, удерживая, и с хрипом впился в большой, темный сосок губами. Потянул ее на себя, закрыл глаза и поцеловал. Ожесточенно, жестоко, чувствуя, как снова заходится в груди сердце.
— Только не уходите, — просипел он ей на ухо, опуская ее на постель, поднимая подол платья и дергая за вторую застежку — та треснула, и одежда просто развалилась, — только не уходите.
Люджина тяжело дышала, но молчала, да он бы и не услышал ее. Он снова ласкал губами ее грудь, сминал ее ладонями, терся щекой, затем набрасывался на ее губы, стягивал белье — или тоже рвал? — и, наконец, погрузился в нее и задвигался, как безумец, упираясь лбом в подушку. И казалось ему в полынном бреду, что под ним совсем другая женщина — с разметавшимися по подушке светлыми волосами, с мягкими губами, и он шептал ее имя, рычал «люблю» и ликовал, чувствуя на плечах ее руки и ее отзывчивость, слыша ее всхлипы и стоны, и никак не мог остановиться — и брал ее несколько раз, пока не забылся, прижимая к себе горячее женское тело.
И не мог он видеть, как плачет в его руках синеглазая северянка, плачет в тусклую ночь и не делает попытки уйти — потому что, в отличие от него, прекрасно понимает, кто с ней рядом.
Просыпался Игорь тяжело и беспокойно. Голова гудела — и ощущения были странные. Проникающий в окна солнечный свет резанул по глазам, когда он попытался их открыть, и отозвался болью во всем теле. Он не сразу осознал, что не один в постели. Рядом была женщина — он двинул ладонью, и под пальцами напрягся сосок, пошевелился и ощутил бедрами прижатые к нему ягодицы. И подбородок его упирался в теплое плечо, и запах вокруг был совершенно недвусмысленный, как и ощущения в теле.
Стрелковский проморгался, разжал руку — не хотелось, ой как не хотелось — и отодвинулся. Сразу стало холодно.
Женщина вздохнула и перевернулась на спину. Повернула голову и посмотрела на него — устало и отчаянно. Губы у нее были красные, воспаленные.
— Люджина, — спросил он пересохшими губами, — что вы тут делаете?
И сам тут же поморщился от глупости своего вопроса. Сел и схватился за голову. Дробжек потянулась к нему, и он дернулся, отодвинулся еще дальше, встал.
— Уходите, — попросил он, — не нужно, Люджина. Чертов алкоголь!
Она встала молча, потянулась за смятым хитоном — и он не хотел смотреть, но посмотрел на нее. И увидел и следы от своих зубов на груди, и синяки, и красные пятна на ее теле.
— Зачем? — спросил он глухо. — Люджина, на кой вам это нужно было?!! Я же был пьян в стельку! Вы могли меня скрутить как мальчишку!
Они стояли друг напротив друга, разделенные смятой, развороченной кроватью, и каждый задерживал дыхание, пытаясь не захлебнуться собственной горечью.
— Я люблю вас, Игорь Иванович, — спокойно ответила она. Он застонал, сжав зубы.
— И что, Дробжек? Вы теперь думаете, что я излечился, и мы будем жить долго и счастливо? Люджина, — сказал он четко. Во рту, в груди было горько и омерзительно стыдно. Так ощущается предательство, таков вкус у попранной памяти. — Я всю жизнь любил и буду любить только одну женщину. Не вас. Я никогда не полюблю вас, понимаете?
— Понимаю, — сказала капитан и сглотнула, точно решаясь на что-то. В глазах у нее темнел страх. — Я не прошу этого, Игорь Иванович. Но я могу быть вам другом. Родить вам детей. Поддерживать вас в горе и в радости. И не ждать любви. Дайте мне хотя бы год рядом с вами.
У него с Ириной не было этого года. У него больше ничего не было, даже памяти. В груди зарождалось что-то вибрирующее, яростное, сотрясающее все тело.
— Уйдите, — сказал он сквозь зубы. — Вы мне не нужны. Убирайтесь, Дробжек. Убирайтесь! — заорал он и зарычал, чувствуя, как взрывается мир болью и в глазах темнеет.
Вокруг больше не было запаха его королевы. Он чувствовал, как от застарелой ярости напрягаются мышцы — так, что почти рвутся жилы, как выплескивается все- накопившееся, хранимое им, наружу — на женщину, стоящую напротив. Он мог бы убить ее сейчас — и себя заодно.
— Уйдите, богов ради, — попросил он сдавленным голосом, изо всех сил сдерживая себя, — я не могу вас видеть.
Люджина прямо посмотрела в его глаза. Моргнула раз, другой, вздохнула судорожно, прижала к себе одежду и вышла из комнаты. Он не смотрел ей вслед — сорвал со стены ночник и швырнул его в окно — и затем добрых полчаса методично разносил все в комнате, потому что не мог выносить все то, что поднялось изнутри и лилось из него, потому что ни один человек в мире этого бы не выдержал.
После он обнаружил себя на полу, среди обломков мебели и осколков, со сбитыми кулаками и порезанными ногами. Добрел до душа и включил холодную воду. В глазах светлело. Нарыв, вскрывшийся с такой яростью, опустошил его до дна, и оставалось только прижиматься лбом к холодной плитке и ругать себя последними словами, из которых «истеричка» было самым приличным.
Когда он вышел из душа, взгляд его зацепился за скомканную простыню, свисающую с кровати. На ней алело смазанное, большое кровавое пятно. Кровь была и на нем, когда он мылся — он все никак не мог сообразить, откуда, даже мысли не проскочило.
Игорь оделся, аккуратно ступая пораненными ногами. Вышел и сразу пошел в комнату напарницы.
Но Люджины не было. Лежал на столике подаренный ей фотоаппарат, аккуратно, по-солдатски была сложена на заправленной постели купленная здесь одежда, босоножки. И в море ее не было.
И на звонки она не отвечала.
Он вернулся в спальню. Сел на кровать, снова обхватив голову ладонями. Ему было пусто.
Игорь покосился на испачканную простыню, приподнял ее — кровавое пятно было и на матрасе, и он осторожно прикоснулся к нему.
Все еще влажное. Сколько же было крови? Тьма, пока его срывало — как же ей было больно?
Он поморщился, преодолевая отвращение к себе, и через силу заставил себя вспоминать прошедшую ночь — не свои видения, а то, что видел в редкие минуты просветления, то, что ощущал руками, губами. Другое тело, другая грудь, другие губы. Подающиеся навстречу, выдыхающие его имя — в ответ на чужое. Сжатые зубы и глухие, болезненные стоны. Никакого сопротивления. Неуклюжие, неуверенные движения, вздрагивания. Осторожные и успокаивающие касания его плеч и спины после его пиков.
Да, Игорь Иванович, повел ты себя, прямо говоря, по-скотски. Что ночью, что поутру. И как редкостный урод взвалил ответственность за свои действия на женщину. Это если оставить в стороне то, что тебе было больно. Ей было больнее.
В этот момент в голове его что-то щелкнуло, и он, как заведенный, начал действовать четко и быстро.
