Юлия Зонис - Дети богов
Книжный переплет выстрелил вверх столб фиолетовых искр.
— Интересно, цвет пламени зависит от авторства? — отвлеченно поинтересовался Иамен. И, взглянув на меня, добавил:
— Жаль, что вы не успели разжиться Томасом Мором. Топить костерок «Утопией» — вот это было бы символично…
— Не уклоняйтесь от темы.
Он усмехнулся.
— Ладно, если так уж у вас свербит… Это было не любовное зелье. Точнее, не совсем любовное зелье.
Я злобно пнул костер.
— Иамен, вы когда-нибудь перестанете мне врать? Можете не отвечать, вопрос риторический. Что же это было: экстракт яичников летучей мыши-вампира?
Неожиданно он негромко рассмеялся.
— Не совсем, но… Две части любовного зелья, одна часть того, что незадолго до вашего рождения именовали sanguis sanctus.
Я возмущенно уставился на него.
— Кровь Белого Христа? Вы спятили? Где вы вообще ее раздобыли?
— Никакая это не кровь. Алхимический состав, вызывающий в реципиенте высокую склонность к самопожертвованию. К сожалению, это соединение и компоненты любовного зелья взаимно нейтрализуют друг друга в течение часа. А теперь, если уж вы об этом заговорили, ответьте мне на один вопрос: что вы почувствовали, когда его выпили?
Да пошел он в Хель со своим научным любопытством!
— А сами-то? Или вы не пили? Только сделали вид, что наглотались?..
— Нет, выпить мне пришлось. Иначе бы не подействовали первые две части.
— Ну и нафиг вы тогда меня спрашиваете?
Он снова поворошил в костре ржавеющей катаной.
— Видите ли, Ингве… У меня стопроцентый иммунитет к любовным зелям. Я патологически не способен испытывать любовь. Видимо, это генетическое.
Я мрачно хмыкнул.
— Прям уж и генетическое? Матушка у вас, если, конечно, вы мне опять не соврали, на любовь была более чем способна.
В зрачках некроманта блеснули фиолетовые искры.
— Она-то была. Много ли это ей принесло радости?
А вот этого тебе никогда не узнать, подумал я. А вслух сказал:
— Знаете, почему Тенгши схватилась за нож?
— И почему же?
Ему явно не хотелось продолжать эту беседу. Но я уже завелся. Какого Фенрира? Сидит тут, читает мне лекции о судьбе и мирах, с томным видом заявляет, что высокие чувства ему недоступны… И кто из нас после этого любит красивые слова?
— Хотела защитить вас.
Он вяло пожал плечами.
— Возможно.
— Не возможно, а точно.
Пальцы некроманта, лежащие на рукояти катаны, побелели — похоже, ему очень хотелось распороть мне этой самой катаной глотку. Но, в отличие от меня. с самообладанием у Иамена все было в порядке.
— Слушайте, Ингве, — сказал он, снова уставившись на меня через костер. — Шутки в сторону. Мне кажется, вы находитесь под влиянием заблуждения.
Где-то я это уже слышал.
— И в чем же я заблуждаюсь?
— Вы думаете, что я — человек.
— На три четверти, да.
— Ни на три. Ни на одну. Вообще никаким местом.
— Кто же вы такой?
И тут он сказал:
— Я — та часть Альрика Сладкоголосого, которая не захотела становится Черным Эрликом. К сожалению, очень небольшая часть.
И я бы ему, несомненно, поверил, если бы несколько раньше у нас не состоялся другой короткий разговор.
Мы тогда только устроились на привал. Иамен полулежал, опираясь о снятое с одной из кляч седло, и писал в своей книжке. Я разводил костер. Фашистская зажигалка упорно не желала давать искру, я все щелкал и щелкал. Наконец вспыхнул огонек. Я поднес его к страницам толстенной книжки, судя по названию на обложке — энциклопедического словаря, но плотная бумага не хотела загораться. Понаблюдав за моими мучениями, Иамен вырвал несколько листков из собственных записей, смял и протянул руку за зажигалкой.
— Дайте мне.
Вместо этого я подобрал и расправил один листок. Стихи.
— Иамен, что у вас за дурацкая привычка: то в нужник собственные творения спускать, то костер ими растапливать?
— У вас есть идеи получше?
— Ага, есть. Отдайте мне.
— Ну оставьте себе это.
Остальные он все-таки сжег.
Я не стал рассказывать, как его обращение к неизвестному Грегу стало, пожалуй, единственным, что удержало меня на грани безумия в проклятом карцере. Вместо этого поднес листок к огню и прочел:
в чем мое утешение?
ну конечно же, в умножении
в умножении всех нелепостей
и во взятии черной крепости.
а вода под ней взбаламучена —
значит, надо стремиться к лучшему.
к счастью всех… ну хотя бы каждого
опаленного общей жаждою.
коростели гремят костяшками.
эх, родиться бы нам двойняшками
чтобы вместе шагать туманами
чтоб давиться чужими ранами
чтобы здесь, на древесной поросли
перепутались наши повести.
Поэтому, вместо того, чтобы развесить, по-обыкновению, уши, я сказал:
— Однажды ночью маленький мальчик посмотрел на небо и увидел падающие звезды. Звезды падали, как ему показалось, на другом краю пустыни. И вот мальчик отправился в пустыню, и до сих пор идет по этой пустыне, надеясь найти то место, где упала звезда.
— Это еще что за высокопарный бред? — не замедлил высказаться некромант.
— Вы, Иамен, как я погляжу, кинематографом не увлекаетесь? «Присевший тигр, спрятавшийся дракон».
— И от кого же ваш дракон прячется? А также — перед кем приседает тигр?
Тут его опять вырвало червяками и мокрицами, и тошнило так долго, что, казалось, он уже не очнется. Когда спазмы кончились, некромант без сил растянулся на земле, лицом вниз.
— Такие вот, блин, звезды… — пробормотал он и немедленно уснул.
Я бы накрыл его чем-нибудь, но ничего у нас не было, даже лошадиных попон. И воплотить их из душного местного воздуха мне оказалось уже не под силу.
В эту ночь мне приснилась паутина, а еще красивые разноцветные бабочки, летящие на синий огонь. Во сне я наполовину ожидал, что, пробудившись, увижу рассыпанные вокруг костра узорчатые опаленные крылышки.
Глава 6. Вербное воскресенье
Я уже привык просыпаться оттого, что Иамен трясет меня за плечо — и это в лучшем случае. В худшем без лишних затей отвешивает пинка. Поэтому самостоятельное пробуждение оказалось в новинку. Я долго смотрел на сочащийся с неба рыжий свет. Наконец позвал:
