Александр Лайк - Закат империй
— Я в таком состоянии духа, мой господин, — сказал священник, отрываясь от кружки, — что все на свете воспринимаю как счастливейший и благодатнейший дар, доступный смертному. Воистину, этот напиток из рук ваших — сладчайшее и свежайшее питье, которое только вкушал я, недостойный, за всю свою жизнь. Я даже не смею благодарить, ибо нет у меня слов для надлежащей благодарности.
— Вы отблагодарили нас своей учтивостью, — церемонно поклонился рыцарь и поставил кружку на лоток. — Рен, ты допил?
— Не торопи, дай просмаковать, — невнятно сказал воин в кружку. — Вот теперь допил. Идем?
— Идем, только куда? Осталось совсем немного до новолуния.
— Мяса хочу. Нет, птицы хочу. О! Хочу жирную гусиную ножку, чтоб кожица подрумянилась, а там, где от мяса отогнулась, чтоб даже хрустела. И чтоб дымком прошло. И посоленная как следует. И чтоб жир, такой золотистый, прямо по кожице тек и с косточки капал. И собирать его лепешкой. И стакан белого тфайфелля, высокий и запотевший.
— Тфайфелля тебе здесь не дадут, — сказал рыцарь и облизнулся. Хорошо излагаешь, вкусно. Отец, как вы насчет гусиной ножки? Не запрещают ли ваши правила есть птицу в праздничный день?
— Нет, мой господин, — жрец последним допил шерхад и вернул кружку торговцу. — Мы не придумывали таких ограничений. Вернее, наши предки их не придумали.
— Тогда идем. Где тут кормят? А, вижу, вон дымки вверх тянутся. Там, Рен, как ты полагаешь?
— Я не полагаю, — проворчал воин, чутко поводя носом. — Я уверен.
В этот момент в центре поля трижды взрыкнули хриплые рожки, и пронзительный голос глашатая, перекрывая шум взволновавшейся толпы, объявил:
— Великий Страж Рассвета, генерал Мугор Вотчез, граф се Упалех, неусыпно бдит у черты новолуния! Луна умирает, жители Хигона! Месяц саир подошел к концу!
И второй голос, более мощный и низкий, как гул прибоя:
— Орден незыблем, Орден благополучен, Орден на страже! Месяц был бестревожен, спокойствие мира нарушено не было! Сего года саир двадцать девятый, в конце дня!
— Ну уж если им и предвестья Заката не в тревогу, то я прямо не знаю, — усмехнулся рыцарь. — Пойдем смотреть?
— Успеем, — сказал воин, решительно направляясь в сторону дымков. Куда они денутся? Это еще надолго затянется, со всеми церемониями, а у жаровен сейчас станет пусто, и нас будут любить. Я попрошу еще салата. Молодого, хрустящего, светлого-светлого и свежевымытого, чтоб капельки воды такими шариками собирались, знаешь?
— Знаю, — сказал рыцарь, глотая слюну. — Воистину, ты величайший искуситель рода людского. Вы чувствуете, как в желудке засосало, отец?
И трое ушли, и опять в сторону, противоположную движению всех остальных людей. Видно было, что они продолжают на ходу перебрасываться репликами и смеяться.
— Звезда над скрещенными мечами, — сказал Хринка. — Это где ж такой герб, а? Чтой-то я такого не знаю.
Торговец все смотрел вслед троице, склонив голову набок и приоткрыв рот. Потом обернулся к Хринке.
— Ты мне лучше вот что скажи, — попросил он необыкновенно спокойно. Ты мне скажи, где растет такая штуковина — махтама называется? И как из нее делают напиток оринкс?
* * *На огороженном веревками пустыре, в окружении белоспинной гвардии собралось никак не меньше сотни человек. Рядом, на небольшом помосте, стоял глашатай, а за его спиной бесстрастный факелоносец держал знамя Ордена. Знамя вяло трепыхалось на ветру. Если, конечно, наблюдаемое смутное томление воздушных масс можно было назвать ветром. Или хотя бы ветерком.
Глашатай надрывался. Ему было трудно и жарко.
— В день первый месяца азирим поединки испытания решат, достоин ли кто-нибудь из претендентов войти в гросс рыцарей! Поединки только до смерти! Вступивший в поединок не вправе прекратить сражаться или покинуть ристалище, даже если он обезоружен или ранен! Вы, стоящие в круге претендентов, можете безвозбранно уйти! Круг еще не замкнут! Любой желающий может войти в него, любой убоявшийся может выйти! В день первый месяца азирим…
— Вот почему в календаре такая странная отметка на этих днях, сказал светловолосый рыцарь, со вкусом поглощая темную черешню и стреляя косточками по лоткам. — Сегодня, оказывается, двадцать девятый саир, и он же — первый азирим. Целых два дня в одном!
— Именно так, мой господин, — сказал костлявый жрец. — Но чаще этот день попросту называют Веллефайн. Или Весенний День.
— А весна и впрямь получилась жаркая, — с удовлетворением отметил воин. — В первый день азирим уже черешня есть… и много.
— Черешню я люблю, — алчно сказал рыцарь. — Черешни я могу и много. О, смотри, Рен! Камни! Давай глянем!
— Ну давай, — с некоторым сомнением сказал воин. — Только недолго. А то еще круг закроют, то есть замкнут, кто их знает…
Рыцарь уже стоял у лотка, разглядывая на свет темный густой рубин.
— Голубиной крови, — вежливо скалясь, пояснял крошечный продавец с обезьяньим личиком. — Оч'нь крр'ссивый кам'нь. С Островов. Прошу меня простить, сударь, как только на них гляну, островной акцент пробирает. Я ведь за ними сам ездил, знаете, как с камнями осторожно надо, это ведь другому доверить почти никогда нельзя. И не из-за денег даже, хотя и деньги немалые, и не из-за подделок, хотя и подделки бывают очень искусными, сразу порой и не отличишь… Но деньги охранить можно, и нанять человека, который их убережет, и подделки можно помощника научить различать, а вот суть, сердце камня… ее ведь понять надо! Который просто красивый, какой добрый, какой сильный; а если, скажем, комплект собираешь — так сразу надо знать, какие камни подружатся, какие холодными останутся, какие враждовать начнут. Никак я не могу на месте усидеть, пока кто-то там этим занят. Все равно сам срываюсь и еду, и еду… куда? Зачем? Камни зовут, сударь, устоять нельзя.
— А вам не хочется, почтенный, взять у моего товарища залог? — спросил воин. — Монет этак в двести, а? А то ведь вдруг уйдет с камнем, не заплатив?
— Не хочется, сударь, — приятно улыбнулся продавец. — Человека сразу видно. Вашего товарища отсюда еще оттаскивать придется, а сам он, пока все не пересмотрит — не уйдет. Лицо честное, но честное лицо сделать нетрудно; глаза честные, но глаза наворожить можно; а вот руки не спрячешь и не подделаешь. По рукам видно, сударь рыцарь, что вы, во-первых: из благородных; во-вторых: камни любите. Камни обиды не терпят, сударь воин, камни не любят, когда их воруют. Может, сударь рыцарь этого умом и не знает, но сердцем чувствует наверняка. Ничего он отсюда не возьмет — ну, конечно, может купить чего-нибудь, это конечно.
