Шарлотта Бронте - Повести Ангрии
— Да, мужчины — мерзкие животные, — согласился Заморна. — Это факт, который я не стану отрицать. И ваш Александр — очаровательный образчик худшей разновидности мужского племени. И все же, Зенобия, вы наверняка делаете из мухи слона. Возможно, его перед вами оклеветали. Знаете, не такая уж редкость, что дамы ревнуют без всяких оснований. Я говорю с полным знанием дела, и, поскольку мы с вами оба жертвы супружеского разлада, выслушайте и вы меня — быть может, мы взаимно друг друга утешим.
— Ой, Заморна, — перебила герцогиня, — сейчас вы по обыкновению обратите все в шутку.
— О нет, я всего лишь хотел рассказать, как глубоко опечален той ледяной дистанцией, на которой держит меня ее светлость герцогиня, и той непонятной холодностью, каковой в последние две недели отмечено ее со мною обхождение. Каждый день я думаю, что попрошу разъяснений, но что-то заставляет меня положиться на естественный ход событий и сделать вид, будто я ничуть не обеспокоен. В итоге она плачет — да, буквально проливает слезы — и смотрит так, словно сердце у нее разрывается, а я, пред небом клянусь, решительно не понимаю, в чем дело.
Графиня покачала головой.
— Вы Нафанаил, в котором нет лукавства, это всем известно, — сказала она. — Впрочем, вижу, мои огорчения представляются вам пустяковыми, а я как дурочка ничего не могу с собой поделать и продолжаю вам жаловаться.
— Что ж, — заметил его светлость. — Я плачусь вам, и вы меня не жалеете, так что мы квиты. Вот что, Зенобия, выбросьте печальные мысли из головы. Сейчас по моим часам ровно три. Я без устали трудился все утро, и мне пора отдохнуть час-другой. Наденьте амазонку и шляпу, а я пока велю оседлать пару охотничьих лошадок. Поскачем галопом по Олнвикской дороге, как в старые времена, голова к голове.
Графиня встала, вытерла слезы и невольно улыбнулась.
— Вечное мальчишество! — сказала ома. — Вы не умеете долго унывать, Август.
— Вы тоже. Через полчаса, глотнув сельского воздуха, вы отбросите все свои печали и будете думать лишь о том, как обогнать меня на рыси или на кентере. Однако теперь наши шансы не равны, Зенобия, не то что прежде. При всей своей великолепной пышности вы куда легче меня.
— Ладно, — проговорила Зенобия, — так и быть. Мои сборы много времени не займут. Вы намерены кататься до обеда?
— Именно так. У нас всего два с половиной часа, так что поспешите. Погода отличная, яркое солнце и свежий ветерок. О, а это кто там за окном? Зенобия, идите сюда. Гляньте.
Зенобия подошла к окну, перед которым стоял его светлость. По дороге внизу ехали две миниатюрные фигурки на крошечных косматых пони. За ними следовал рослый лакей в великолепной алой ливрее, на лоснящемся вороном жеребце. На юных наездниках были синие платьица[42] и колпачки с кисточками. Оба сидели прямо, как стрела, и взирали по сторонам с поистине аристократической важностью.
— Неплохо держатся в седле, а? — И герцог широко улыбнулся, показывая белые зубы.
— Да, замечательно, — ответила графиня. — А пони с виду норовистые. Вы вовремя начали обучать их верховой езде.
— Всего полгода назад. У них неплохо получается. Только гляньте на Фредерика. Дьявол! Ах ты негодник! Взял и хлестнул пони со всей силы.
Один из шетлендских пони заартачился, и всадник — тоненький белокурый мальчик лет четырех или пяти, — стиснув зубы, с размаху вытянул того хлыстом по голове. Пони вскинулся, и, не вмешайся грум, мальчику пришлось бы крепко с ним повоевать. Как только слуга успокоил ретивого скакуна, оба наездника перешли в легкий галоп и, промчавшись через Виктория-сквер, въехали в Фиденский парк.
— Вот едет надежда Ангрии, — со смехом сказал Заморна. — Сейчас он был в точности свой дед. Розга по нему плачет.
Глава 6
Теперь, когда наступил вечер, когда слуги задергивают занавески и подбрасывают уголь в камины, я представлю читателю домашнюю сцену в Уэллсли-Хаусе, очень невинную и трогательную. День еще не совсем угас, поскольку зима, как вы помните, прошла, а в погожие дни после заката небо долго остается светлым. Впрочем, сумерки сгустились настолько, что огонь в камине уже не кажется прозрачным и в комнате, которую я вам сейчас предлагаю вообразить, его алые отблески куда заметнее бледного света из окна.
Не думайте, будто вам предстанет безмятежно мирная сцена. Напротив, в комнате шумно и весело. Точнее, в одной ей половине царит спокойствие, в другой — хаос. По некоему молчаливому приказу ничто суетное не смеет приблизиться к области каминного ковра и полки. Сбоку от камина стоит софа с малиновой обивкой; ее дальний конец упирается в окно, за которым в сумерках смутно темнеют кусты сада, а над ними всходящий месяц озаряет теплым светом ясную, холодную синь. Бледный лунный отблеск лежит на высоком челе джентльмена, который расположился на софе и флегматично смотрит в пространство, не разговаривая ни с одной живой душой.
Худощавый пожилой господин с гладким взлысистым лбом, поблескивающим в свете луны, и точеным классическим профилем должен выглядеть очень поэтично, особенно если на нем лазоревый фрак, жилет цвета лепестков примулы и панталоны, которые надо видеть, ибо словами они невыразимы. Для того чтобы эфирный гость выглядел еще более ангельски, рядом имеется и грубый земной контраст: у ног этого небесного существа, этой надмирной мысли, воплощенной в мраморе, копошится человеческое дитя, да, младенец в белом платьице, с круглой мордашкой, неоформившимися чертами и глазенками-блюдцами цветом чуть чернее смолы. Дитя, очевидно, получило ковер в полную и безраздельную собственность; оно ползает по своей территории, исследуя ее с неутомимым рвением, которое едва ли можно объяснить директивами какого-либо известного правительства. Снова и снова оно берется крохотными пальчикам за медную каминную решетку, составляющую границу его владений, с явной целью проникнуть в неизведанные области палящего зноя. Всякий раз, как маленькое существо проявляет этот дерзкий дух первооткрывательства, высокий задумчивый джентльмен наклоняется и ласково водворяет землепроходца в отведенные ему пределы, словно белую мышку, вздумавшую сбежать из клетки. Все происходит в полнейшем молчании. И величавое божество, и маленький чертенок, если судить по этой сцене, равно не обладают даром человеческой речи.
Другую половину комнаты оккупировали субъекты разного калибра. Трое мальчишек устроили здесь настоящий кавардак. Стулья и табуретки опрокидываются без всякого уважения к приличиям, а гам стоит как в конуре, где возятся щенки пойнтера. Двое мальчиков бледные, худенькие, со светлыми вьющимися волосами. Третий — пухлый румяный зверек с ямочками на щеках; волосы у него темнее и курчавее. Большие карие глаза — видимо, фамильная черта всех троих. Всю эту кутерьму отчасти сдерживает, отчасти возбуждает представительный мужчина, что сидит посреди гостиной на вращающемся табурете. В ту минуту, о которой идет речь, он выстроил их перед собой полукругом и начал задавать вопросы.
