Ксения Татьмянина - Связующие нити (СИ)
Он продолжил разбирать пакет, что‑то оставляя на разделочном столе, а что‑то убирая в холодильник.
— Правда, Трис, я хочу рассказать тебе не только то, что случилось, но и то, что я должна была рассказать тебе гораздо раньше, но не хотела этого делать, и потому скрывала.
— Очень интересно.
— Мы обещали друг другу не открывать никому о том, как мы живём, но я не сдержала слова. Вернее, я дала обещание, утаив, что один человек о наших отношениях уже знал. Это Гелена. Мы давно знакомы друг с другом, я всегда и всем с ней делилась, рассказывала не только события, которые случались в моей жизни, но и чувства, которые я при этом испытывала. Не слишком откровенно, но всё же… Я рассказала ей о нашем знакомстве через несколько дней после него, рассказывала о том, какой ты замечательный и как мне с тобой хорошо. И не могла избежать того, чтобы не объяснить при всём при этом, что мы с тобой друзья и ничего более нет. О свадьбе я тоже сказала правду, не могла соврать, она бы почуяла ложь издалека. Это не честно, я знаю, ведь тебе пришлось из‑за этого обещания, обманывать отца.
— Не из‑за этого не кори себя, — прервал меня Трис, не добавив после не слова.
Некоторое время я молчала.
— Мы с тобой так много разговаривали в самом начале, я думала, что успела выговорить тебе всю свою жизнь, как и ты свою, а оказалось, теперь я это понимаю, что не совсем это так. Я никогда не рассказывала тебе о своей подруге, с которой поссорилась, когда мне было семнадцать. Я к тому времени забыло об этом, считала не важным.
И дальше я пересказала Трису, как можно короче, о характере той нашей дружбы, чуть подробнее остановившись на своём чувстве "оборотня". О знакомстве с леди Геленой, старой ведьмой, о тех доверительных отношениях, что между нами сложились. Сразу оговорив, что об агентстве она не услышала от меня ни слова, ни разу. Я говорила об учёбе в университете, о том, как и что я рисовала, что сама о себе думала, как о художнике, — и всё это большое предисловие было к тому, чтобы начать свою важную повесть с наброска, сделанного в каморке при посещении Анны.
Тристан узнал о моей зависти к тем, кто может рисовать от себя и для себя.
— А потом был Виктор и Виола со своей куколкой. Мне кажется, что мы с Нилом выпали из времени только потому, что я позволила себе задержаться у неё, мы пили чай, но суть не в этом… она рассказала мне про ту куколку. Ты хорошо помнишь их историю?
— Да.
— У Виолы муж, дети, и никакой ниточки с керамистом не было, но была с куколкой. В ней заключена её настоящая женщина. Не знаю, получится ли у меня объяснить… это как сама сущность, не вообще как человека, а именно как женщины. Она взяла с меня слово, что я постараюсь найти её. У меня ничего не вышло. Гелена тоже узнала об этой истории, конечно, просто как о знакомой, и стала вести такой разговор, из которого выходило, что подобная… настоящая женщина встречается не в каждой, и я не исключение.
Говорить о подобном мне было неловко, но пересиливая себя, всё же продолжала:
— Так к моему ощущению творческой неполноценности добавилась ещё и эта… А спустя какое‑то время я увидела куколку на кресле, у нас в Здании. Я была счастлива. Вдвойне счастлива, потому что как раз до этого Нил нашёл свою Дину, и мне казалось, что весь мир полон чудес. Узнав адрес Виолы из своих же рисунков, я ездила отвозить потерянное, а на обратном пути, когда сломался автобус, попала в грозу. Быть может это не важно, но рассказываю тебе как рассказываю… как у меня получается.
— Ничего страшного, Гретт, — Тристан не обернулся, продолжая нарезать чищеную картошку кубиками.
Всё, что он делал, получалось у него не как обычно, — заторможено, с паузами. Я понимала, что он внимательно слушает, и, делать что‑то параллельно с этим ему плохо удавалось. К счастью, я не видела его лица. Мне не хотелось читать по глазам, о чём он думал в ту или иную часть моего повествования, даже если это будут самые лучшие чувства.
— Я жила чужой радостью, но потом на душе опять стало неспокойно. И ещё подкатили такие сомнения… Ты влюбился и улетел в свой мир, а в агентство пришёл дед Филлип, который просил построить обратно сожженный мост, — между ним и моей мамой.
На этот раз Трис обернулся. Я заметила больше боковым зрением это движение, потому что смотрела в упор не на него, а на выставленную на обеденный стол сахарницу.
— Ты помнишь, что всё кончилось отказом, но пока я этого не знала, я думала о многих вещах. О внезапном небытии тоже. И о нас. И тогда ещё я поссорилась с Геле, и она меня прогнала от себя. Пакостное было время. Но я больше о нас хотела сказать, о том, что мне тогда думалось. Мама встретила этого Филиппа за пять лет до встречи с отцом, и если бы они не упустили свой счастливый случай, то не было бы меня, не было бы этого тридцатилетнего брака, в котором мама счастлива, а было бы что‑то другое… и она бы жила, даже не подозревая, чего в её будущем не случилось. Естественно, я сравнила их с нами. Я не могла об этом не подумать, — что если ты, к примеру, влюбившись сейчас, после пяти лет нашего знакомства, сожалеешь о том, что когда‑то наши пути не разошлись. Быть может я, как Филипп, только помеха твоей реальной счастливой жизни, в которой ты по — настоящему женат на настоящей женщине и, как ни банально, — по — настоящему счастлив.
Мне так хотелось попросить Триса опять отвернуться, что я замолчала. Он либо понял, что создаёт мне трудности, либо по какой другой причине, вернулся к своему делу, и я услышала щёлканье ножа о доску.
— Я забыла упомянуть, — до этого был разговор с Вельтоном. Он заметил, что со мной творится неладное, и стал говорить о том, что все мои душевнее переживания от того, будто я не принимаю своих неполнеценностей, желая быть тем, кем я не являюсь, — художником, женщиной, каким‑то значительным человеком в жизни… другого человека. Если стерпеться с положением вещей, то тогда будет и мир в душе и счастье. Мы с Геленой на этой почве и поругались. Я предпринимала все попытки, чтобы смириться, а она стала объяснять мне про шкуры, которые человек носит. По её словам выходило, что я была не в своей шкуре, и вместо того, чтобы бороться и искать, я пыталась прижиться в ней. Она тогда такой яркий пример привела, про волка и куриц… — я усмехнулась, удивившись сама себе, что до сих пор, не смотря на то, что столько уже сказала, всё ещё держусь довольно спокойно. — Волк, сидящий в курятнике на насесте, мучается оттого что его тянет в лес и слюнки текут на мясо, одновременно пытающийся принять в себе то, что он никудышная курица, — у которой ни перьев, ни крыльев, ни цыплят… Геле сказала, что я семечко, со многими возможностями, но которое за десять лет так и не проросло. Тогда, при разрыве с подругой и был один из решающих моментов, когда скидываешь с себя надетую силком шкуру и начинаешь обрастать своей… А я упёрлась. Тогда‑то и случилась комната…
