Сурен Цормудян - Боевой вестник
Обнаженная наложница, спустившись по мраморным ступенькам в бассейн, стояла по пояс в воде и смотрела на принца. Тот так и не открыл глаз, продолжая сидеть, раскинув руки и запрокинув голову. Шатиса поставила на край бассейна бронзовую чашу с горячей водой, в которой находился помазок из жесткого носорожьего волоса. Рядом положила мыло.
— Хочешь, чтоб я омыла тебя? — тихо спросила она.
— Позже, Шатиса, — лениво отозвался принц, не размыкая век. — Так хорошо сейчас…
— Как пожелаешь. — Молодая женщина погрузилась в воду и прижалась к Леону, опустив голову ему на плечо.
Какое-то время она была неподвижна, стараясь не тревожить Леона. Но вскоре ее ладонь, будто живя своей собственной жизнью и потакая сугубо своим потаенным желаниям, стала осторожно касаться тела принца под водой. Но нет… Ладонь все же подчинялась своей хозяйке. Она искала отклик в теле этого молодого мужчины на присутствие рядом прекрасной обнаженной женщины. Однако отклика не было. Его желание не просыпалось мгновенно, как это было в первые их ночи, когда ей достаточно было чарующе взглянуть в его глаза, чтобы он накинулся на нее.
— Мой принц, — тихо шепнула она.
— Что? — устало и негромко отозвался заморский гость.
— Пять ночей ты не овладевал мною и не покорялся мне. Сегодняшняя ночь будет такой же?
— Я устал, Шатиса. — Принц раздраженно вздохнул. — У меня нет сил и желания даже вылезать из воды.
— Ты будто специально изнуряешь себя играми с мечом, чтоб иметь повод отвергнуть мои ласки грядущей ночью, — с нотками обиды проговорила наложница. — Ты хочешь чего-то нового? Я могу дать тебе больше, чем дала до этого. Только скажи. Прошу, ответь честно, если я наскучила тебе.
— Ты рискуешь мне наскучить такими разговорами. Я мужчина. А меч для мужчины важнее постельных радостей…
Леон поймал себя на мысли, что невольно повторил слова своего наставника Вэйлорда, произнесенные им в тот день, когда Леон впервые заночевал в борделе, после чего опоздал на тренировку.
— Думалось мне, господин, что настоящий мужчина способен позволить себе и владение мечом, и владение женщиной.
— Не слишком ли дерзко? — Леон открыл глаза и приподнял голову, устремив на рабыню недобрый взгляд.
Шатиса чуть отпрянула, да так, чтоб ее груди показались из воды.
— Ты прекрасно знаешь, насколько дерзки мои уста, — томно произнесла она, слегка облизнув губы. — Но если я позволила себе сказать то, чего не следовало, то накажи меня.
И она улыбнулась зовущей к ласкам улыбкой.
— Дрянная девка. — Леон ухмыльнулся и снова запрокинул голову, глядя в потолок. — Хитра и коварна, будто змеи, прячущиеся под камнями всюду в вашей стране.
— Они лишь ищут тени и прохлады, и это желание пробуждает в них нещадное солнце. Как молодость пробуждает огонь желания дарить и получать ласки. И ты для меня — будто камень, дарящий тень изможденной солнцем змее.
— Тебе бы баллады фривольные сочинять, бесстыжая девчонка.
— И это я умею тоже.
— Скажи-ка мне, Шатиса, слышала ли ты что-нибудь о том, будто ваш правитель вознамерился выдать за меня свою дочь?
Поняв, что раздразнить принца не удастся, наложница перестала улыбаться и, вернувшись в воду, приняла такую же, как у Леона, позу с противоположной стороны.
— В покоях девиц всегда много говорят. До слуха моего и такие слова доносились.
— То есть это правда? — оживился и в то же время помрачнел Леон.
— Как по мне, так это просто сплетни. В то же время я слышала, будто старшая из незамужних наследниц может быть отдана замуж за сына кого-то из артаксатийского триумвирата. Болтовня, и только. Если тебе, конечно, интересно мое мнение.
— Ясно… — Задумавшись на какое-то время, Леон покачал головой.
Хотя ясности слова Шатисы не прибавили нисколько.
— А ты бы этого хотел? — прошептала наложница, погрузив ладони в воду.
Сквозь колышущуюся бледно-розовую воду он увидел, что она поглаживает себя внизу живота.
— Не говори чепухи. — Он снова запрокинул голову, не желая смотреть, как рабыня его искушает. — Я просто поинтересовался. Скажи мне лучше, как себя чувствует эта девчонка… Ники. Сегодня она имела глупость вмешаться в поединок…
— Я знаю все, мой принц. Насколько мне известно, ладони ее заживут. Но возможно, она не сможет более играть на арфе.
— Проклятье, — нахмурился Леон. — Глупая девка… Вот зачем она это сделала?
— Она любит твоего оруженосца, мой принц. И не потому, что ей положено, как всякой наложнице, угождать господину. Человеческое тело обращают в рабство силой, но сердце само выбирает, кому отдать власть над собой. И никто не в силах ему приказывать. Так вот, она любит его сердцем.
— Тебе-то откуда знать?
— Я знаю Ники давно. Как и она меня. Все женщины при дворе друг друга знают.
— Вот как? А известно ли тебе, в таком случае, имя Инара? — спросил вдруг Леон.
— О-о-о… — сладостно вздохнула Шатиса и тоже запрокинула голову. — Инара. Это самый прекрасный цветок во всем императорском саду.
— То есть? Кто она такая?
— Мильнэри читэнэри его божественного величества.
— Что? — Леон вздрогнул. Девственных наложниц императора всего три, и глаза одной из них не дают ему покоя все то время, что он здесь.
— Я знаю… — прошептала дрожащим голосом дарящая самой себе ласки Шатиса, — что ты… сейчас спросишь… которая из трех… Верно?
— С чего ты так решила? — сердито спросил Леон, приподнявшись в воде. Она в точности предугадала вопрос, застрявший у него в горле.
— Зна-а-аю… — простонала наложница, выгнувшись и сжав левую грудь пальцами. — Прости… мой принц… мысли об Инаре действуют на меня особенно сильно… как мы… ласкали… друг друга… во время обучения… о-о-ох…
— И которая? Которая из трех? — резко спросил принц. — Да прекрати ты себя уже баловать, бесстыдница! Отвечай!
— Прости… господин… тебе придется… подождать… совсем чуть-чуть… покричи на меня…
Леона переполнила ярость. И звериное возбуждение. От того ли, что он смотрел сейчас, как эта прелестница дарит себе наслаждение, или от мысли о той самой наложнице? Что, если вот эти шаловливые ручонки Шатисы касались сокровенных уголков тела той самой…
Леон резко приблизился к рабыне и отстранил руку Шатисы, находящуюся у нее между бедер, тут же заменив ее своей.
— Да! — вскрикнула рабыня, и ее руки в тот же миг обвились вокруг его шеи.
Еще немного, и он уже овладел ею полностью. Шатиса радостно извивалась в его руках, покусывая за плечи, а он брал ее все жестче и жестче, словно желая наказать за то, как она играла с ним, упомянув императорскую мильнэри. Но чем больше он желал наказать ее, тем большее наслаждение ей доставлял.
