Михаил Кликин - Три легенды
– Нет! Нет, нет, нет…
– Странно, – пробормотала ведьма, разом потеряв интерес к этому разговору. Она шагнула в туман и тихонько прикрыла дверь. Какое-то время – довольно долго – она стояла на крыльце, со всех сторон окруженная влажной стылой мутью и предрассветной тьмой. Слушала окружающие звуки: шорох осыпающихся капель, шелест листвы, вздохи сонной скотины… Заставив вздрогуть, проскрежетал засов – это Мира заперла дверь.
Ведьма сошла с крыльца и вновь остановилась под окнами гостеприимного дома. Коснулась ладонью резных наличников. Провела пальцами по шершавым некрашенным доскам. Прислонилась боком к бревнам-ребрам. Почуяла их живую теплоту.
Дом…
Туман начал сереть. Высветлилось небо. Проступили из мглы черные туши изб, показались ближайшие деревья. Деревня словно вырисовывалась на грязном холсте…
Шло время, а ведьма все никак не могла оторваться от теплой стены. Следила зачаровано за неспешным рождением мира, в центре которого находилась сама.
Недалеко прокукарекал петух. Где-то на окраине селения затявкала собака, облаивая собственное эхо.
Уже стали видны изгороди на задворках, обрисовались крестовины истерзанных огородных пугал, показались кособокие баньки… Туман быстро таял, словно снег на солнцепеке. Запылал осенним багрянцем восток.
– Пора, – сказала ведьма и ступила на серебрящуюся росой тропу.
Несколько десятков шагов – и тропа под ногами превратилась в дорогу, ведущую точно на юго-запад.
А еще через десять минут последний дом деревни остался за спиной.
Волк нагнал ее через час, когда поднялось солнце.
– А, волчье племя, – поприветствовала ведьма зверя, когда он настороженно высунул морду из высокой жесткой травы, растущей по обочинам дороги, – где ты все это время прятался? Неужели ждал неподалеку, когда я соберусь уходить?
Зверь никак не отреагировал на обращенные к нему слова. Осмотревшись, он вышел на дорогу, приблизился к ведьме, поджав хвост. Обнюхал ее. Потом забежал вперед, сел, задрав заднюю лапу, по-собачьи вычесывая блох, а когда ведьма поравнялась с ним, вскочил и вновь скрылся в высокой траве.
– Что, не нравится? – весело крикнула вслед ему ведьма. – Это тебе не лес. Привыкай, если уж надумал преследовать меня.
Волк убежал, но ведьма знала, чувствовала, что он где-то совсем рядом и потому было уже не так одиноко и тоскливо идти по пустынной дороге, по монотонной скучной равнине, под серым унылым небом.
Ближе к полудню стал накрапывать дождь.
Ведьма накинула на голову капюшон, сгорбилась, невольно ускорила шаг.
Долго она шла, не поднимая головы, видя только грязь под ногами. Дорога раскисала все больше, обувь вымокла, одежда пропиталась водой и потяжелела. Ведьма зябла. Руки посинели, задеревенели, зубы выстукивали дробь. И, чтобы хоть чуть согреться, она старалась шагать как можно скорей, делала много ненужных движений.
Дождь все моросил и, похоже, не собирался прекращаться.
Это осень, – подумала ведьма. – Теперь так и будет – серо, голо, грязно. До тех пор, пока не ляжет снег. До самой зимы.
Ей стало грустно, захотелось вдруг увидеть солнышко, почувствовать его тепло.
– Тоска по свету, – произнесла ведьма. И тотчас в голову пришла вторая строчка. И она добавила:
– Тоска по лету.
И дальше ведьма шла под ритм родившегося ниоткуда – подслушанного? – стиха, повторяя одни и те же строки:
Тоска по Солнцу, по светлому донцу:
Пустому сердцу некуда деться.
Тоска по солнцу пролезла к сердцу —
Хочет погреться – не может раздеться.
Тучиный праздник, пришел, проказник.
Грустит и плачет, не может, значит,
Уйти так просто, не спрятав донце,
Не сунув Солнце поближе к сердцу…
Вроде бы и веселей стало, легче, и даже чуть теплей. Ведьма подняла голову. Впереди что-то виднелось. Небольшой перелесок, или кусты…
– … как выпить солнца с желтого донца? Тоска по свету, тоска по лету…
Вроде бы даже деревня. Избы. В пелене измороси толком не разобрать. Далеко еще…
– Тоска по Солнцу, по светлому донцу…
И тут она услышала крик. Голос был знакомый, и ведьма вдруг совершенно отчетливо вспомнила свой давешний сон: плачущую Тауру, мертвое дерево, немую грозу, черное небо, россыпи камней… «Я все равно не смогу вернуться», – голос Миры, слова Тауры.
– Забыла! Погоди! Погоди, Мама!
Ведьма обернулась.
Запыхаясь, следом за ней торопилась, бежала Мира, улыбалась и протягивала что-то в руке.
– Забыла! Уж думала не нагоню!
Ведьма шагнула ей навстречу – сделала единственный шаг назад, и тут время словно остановилось. Матовыми бусинками зависли в воздухе капли дождя. Стало необычайно тихо, мертво, и ведьма вдруг поняла, что сейчас произойдет что-то страшное и непоправимое.
Мира находилась шагах в двадцати, когда вдруг из высокой травы высунулась оскаленная волчья морда. Всего одно мгновение, растянувшееся в чудовищный промежуток – и зверь показался целиком. Напружиненный, он неудержимо несся прямо к Мире, а она пока не замечала его. Но вот зрачки ее дрогнули, голова стала медленно поворачиваться, вытянутая рука опускаться…
– Не-е… – закричала ведьма, и это тянущееся «е-е» все никак не могло завершиться, никак не складывалось в короткое приказное «нет!».
С тонким звоном лопнуло натянувшееся время.
Мириады дождинок упали на землю.
-..е-ет! – ведьма рванулась вперед, подскользнулась и рухнула в грязь.
Волк налетел на Миру, ударил грудью, опорокинул. Рванул зубами бок, потом впился в руку, в плечо, в ключицу, все ближе подбираясь к горлу.
– Прочь! – ведьма на четвереньках ползла, бежала к упавшей женщине, к обезумевшему зверю, рвущему ее плоть. – Пшел!
Мира молчала, но была в сознании. Она еще как-то сдерживала хищника, отталкивала волка от себя, закрывала горло, пыталась подняться на ноги, стряхнуть с себя зверя. Но силы оставляли ее.
– Гад! – ведьма сделала последний рывок и навалилась на волка. Схватила его за вздыбленный загривок, потянула, что было сил. Другой рукой заколотила по морде, по носу, по глазам: – Пошел прочь! – она рычала не хуже зверя. Волк дернулся, почти вырвался, повернул оскаленную морду к новому противнику, уже был готов перегрызть открытую голую шею, но тут признал ведьму, свою спасительницу, своего вожака, стушевался, прижал к черепу уши, заскулил. А разъяренная ведьма все стегала его сухой ладошкой, хлестала тонкими пальцами, колотила твердым кулаком, трясла за шкирку: – Ах ты волчья кость! Сучье племя! Убью!..
Волк терпел, повизгивал, потом вдруг рванулся, высвободился, метнулся в сторону, в заросли высокой жухлой травы, что разрослась на обочине дороги.
