Марина Дяченко - Пещера
– Тритан, ты так и будешь молчать?
Ее муж обернулся от окна:
– Я сказал тебе главное. Как раз то, чего ни при каких обстоятельствах не хотел говорить.
Она опустила глаза.
Он прав. Таких вещей о близком человеке лучше не знать.
Схватка егерей в Пещере. Неподвижная фигура с хлыстом, охраняющая ослабевшую сарну; она, Павла Нимробец – не сарна, не животное. Ей не пристало бояться егерей.
Потому что там где страх – с любовью уже, как бы это сказать… напряженка…
– Вот видишь, – сказал Тритан шепотом.
– Я не боюсь тебя, – поклялась она истово и на минуту сама в это поверила.
Он улыбнулся.
Павла сидела на кровати, на скомканных простынях, помнящих длинную бессонную ночь.
– Значит, ты уже второй раз за меня дерешься. Дерешься. На смерть. Дерешься…
Она бездумно повторяла и повторяла шершавое, с тухловатым привкусом слово.
– Я каждый день дерусь за тебя, – отозвался он глухо. – Коллеги… Некоторые люди, которых я вынужден звать коллегами, позволяют себе… просто неприличную панику.
– Почему вы до сих пор не упрятали меня в изолятор? Как собирались?
– Павла, – ее муж потрогал руку на перевязи, – имей совесть.
И ей действительно сделалось стыдно. В чем дело, возможно, это Кович научил ее быть циничной?
– Извини…
– Да ладно… Ты нервничаешь, я понимаю. Я все понимаю, Павла, я буду защищать тебя, что бы там не случилось, ночью ли, днем… Возможно, мне придется увезти тебя отсюда – далеко-далеко. Потому что, видишь ли… эти люди не оставят попыток заполучить тебя. Никогда.
Безысходность, рожденная этими его словами, была слишком велика, чтобы Павла могла так сразу впустить ее в сознание. Не сейчас, подумала она достаточно бодро. Потом…
Ей вспомнился давний, дальний лес и человек в водительском кресле, умирающий во сне прямо у нее на глазах.
Как он там, в Пещере, бежал…
От кого он бежал? Что за ужас одолевал его в последние мгновения его жизни?
– Тритан…
Она хотела спросить, как люди становятся егерями. Но у нее не повернулся язык. И еще она знала, что он не ответит.
Промолчит, по обыкновению.
Она вспомнила, как он швырнул через плечо человека в зеленой маске, какой был звук, когда тот грянулся головой о землю, и как плакал бедный полицейский, в жизни не видевший насильственной смерти.
Как будто это было не с Тританом.
Как будто не его рука, чье прикосновение она знала слишком хорошо, как будто не эта рука метнула нож в шею того неудачника с железным самострелом…
Вчера вечером он собственноручно, на ее глазах убил двух живых, двуногих, подобных себе людей. Ее Тритан.
А если бы он не убил их – судьба самой Павлы оказалась бы…
Она вздрогнула.
– Не бойся, – сказал Тритан, чуть отдергивая штору.
– Ты чего-то не договариваешь, – предположила она неуверено.
Он посмотрел прямо ей в глаза. Усмехнулся:
– А когда это я говорил тебе все? Когда это было?
Я сама виновата, подумала Павла, отворачиваясь. Меня это устраивало. Я с этим мирилась.
– Тебя интересует, – Тритан тяжело прошел через всю комнату, плотнее запахнул халат, опустился в кресло, – почему Триглавец не достанет этих людей через Пещеру?
Как просто он об этом говорит, подумала Павла, натягивая одеяло на вздрагивающие плечи. Как это просто – «достать через Пещеру»…
За этими словами… За этими словами стоит страх, парализующий жертву, причем жертвой может быть и сааг… За этими словами стоит черный хлыст, чье прикосновение есть судорога и смерть.
Сколько раз сам Тритан, черная фигура в полумраке Пещеры, шел к обреченному размеренно и спокойно, самим бесстрастием своим утверждая единственную правильность такого порядка вещей?!
Она сглотнула снова.
Тритан дрался за нее в Пещере. Тритан рисковал жизнью… Она даже не знает до конца, чем еще он мог рисковать.
– Меня инте…ресует, – она кивнула, пытаясь отделаться от скверных мыслей.
– Эти люди, они… это странная мысль, к ней не просто привыкнуть, Павла, но, раз это касается непосредственно тебя… Они – настоящие «они», а не пешки-исполнители – не принадлежат Пещере. Попросту не бывают там. Никогда…
Сделалось тихо, в тишине мягко отдавались шаги охранника на веранде, далеко-далеко, в глубине садов, переругивались собаки.
– Как же они… эти… живут? – спросила Павла потрясенно.
Тритан сухо усмехнулся:
– Так называемые мутанты. Побочный продукт экспериментов Доброго Доктора… Их звериное не находит выхода. Они агрессивны… ты видела.
– Ты тоже… – она осеклась.
– Тоже агрессивен, ты хочешь сказать?
Павла снова вздрогнула. В тишине ей померещился явственный хруст позвонков.
– Зачем ты ТАК сделал? Ведь достаточно было оглушить…
– Ах, Павла… «Достаточно», – он передразнил ее интонацию. – Может быть, мне достаточно было переспать с тобой, а потом со спокойной душей подписать приказ о твоей ликвидации?!
Павла сглотнула комок горькой слюны. Хруст, кровь и неподвижные тела поперек садовой дорожки.
– Ты нужна им, Павла, нужен химический состав твоего мозга. Нужно материальное воплощение твоего везения… на продажу. Ты хочешь, чтобы я их щадил?!
– Но ведь и ты тоже изучал химический состав моего мозга, – сказала она, глядя ему в глаза. – Искал материальное воплощение моего везения. Кстати, ты уже отказался от этих попыток? Совсем?
И тогда он сделал то, чего не делал за всю историю их знакомства – встал, повернулся и молча вышел.
* * *Гастролеры вернулись на день раньше – загорелые, разомлевшие, слегка спившиеся. Вояж прошел не без приключений – декорации то и дело опаздывали, приходилось спешно делать замену спектаклей, а то и играть в чужой, наспех подобранной выгородке. Все измотались и рассчитывали на немедленный отпуск.
К моменту возвращения основной части труппы Кович пребывал уже в состоянии озверения.
Инспектора из Управления бесчинствовали. В театре обнаружились нарушения техники безопасности, противопожарных правил и санитарных норм. Ежедневно тот из проверяющих, что был подчеркнуто вежлив, приносил ему на подпись кучу каких-то протоколов; декорации музыкальной комедии, которую осенью должен был выпустить выкормыш Рамана Дин, приказано было разобрать из-за того, что крепления летающих домиков исполнены не по технологии и не из того материала. Переделка декорации означала срыв премьеры мюзикла; Раман говорил с проверяющими, оттопырив губу. Хрен он их боится. Все их протоколы пригодны исключительно для сортирных нужд. Отставить, что ли, важные дела и позвонить все-таки Второму советнику?!
Театр лихорадило, уборщицы нервно оглядывались, главный бухгалтер, несгибаемая дама средних лет, прятала подозрительно красные глаза. Вся постановочная часть бранилась черными словами – однако ни один человек в театре не допустил по отношению к ревизорам ни тени подхалимажа. Все чуяли поддержку Ковича и свято верили в его оттопыренную, все презирающую губу.
