Сергей Малицкий - Карантин
Или и это не конец?
Какая присказка была любимой у фальшивого дяди Федора?
Чтобы научить плавать, будущего пловца бросают в воду, но иногда его бросают в воду, чтобы он не учился плавать, а плыл.
48
Сашок потащил упирающегося священника вверх по ступеням. Бойцы Краснова двинулись в стороны, не рискуя приближаться к Павлу. Двое подошли к обмякшему Дюкову, который сразу же вполголоса завыл, и схватили его за плечи. Краснов передернул цевье дробовика, наставил его на Павла и, смеясь, вымолвил:
— Пу! Все играешься? Помню тебя, помню. Вечно губа закушена, никого не вижу, никого не слышу. Упертым был. Нельзя так, Павлик. Люди кругом. К людям надо с уважением, а не с ножом. Полезно иногда протереть глаза и оглядеться — кому поклониться, перед кем на колени упасть, а кого и больно пнуть. С разрешения пнуть. Как ты сумел Губарева взять? У него лучшие бойцы были! А песик — так вообще сказка. Через все старик прошел, а жиденка не пересилил. Колись, как ты его сделал? Ну ладно, двоих взял сразу, а остальных как? Они ж в тебя не одну обойму выпустили. Или ты в железе ходишь? Не поможет. Я тебе не Бабич. И тем более не его бабы с детишками. Пуленепробиваемый? Так вот я тебя буду как консерву открывать!
Павел стоял неподвижно. Тор лежал в нагрудном кармане, руки были опущены. Даже если он дотянется до оружия, красновские стоят на расстоянии — неизвестно, добьет до них или нет, но, если добьет, скулящий Дюков неминуемо попадет под удар. Пальцы уже касались рукояти меча под полой, но успеет ли добежать и ударить? Руки-то у бойцов аж побелели на спусковых крючках! Только шевельнись — разорвут очередями. Что же там такого натворил мясник у дома Губарева, что вся эта отмороженная мразота сейчас сама смотрит на него как на отморозка? Впрочем, почему он спрашивает? Или не видел Костика с перерубленным хребтом?
— Сергей Сергеевич! — Один из бойцов выдернул из кармана Дюкова тор майора, — Тут какая-то хрень. А больше ничего нет.
— Дай! — рявкнул Краснов, поймал оружие, повертел его, бросил вместе с дробовиком за спину, — Потом разбираться будем. Дюбель! Поставь урода на колени!
Боец с одутловатым лицом, которого назвали Дюбель, пнул Димку по ногам, ударил его прикладом автомата в спину, надавил на плечо и прижал охающего Дюкова к церковной брусчатке.
— Сейчас мы кончим твоего приятеля, — медленно проговорил Краснов, вытаскивая из кобуры пистолет, — И посмотрим, как ты на это среагируешь. Потом отстрелим тебе ноги. Помнишь труп мента в подвале своего тестя? Просчитался ты, парень: только через день домик рванул, все рассмотреть успели. И вот в таком виде мы с тобой только начнем разговаривать, понимаешь? Только начнем! Дюбель, сука, заткни эту скулоту!
Дюбель, который прижимал Дюкова к земле, рванул его за волосы и саданул ему прикладом в зубы.
Дюков умолк мгновенно. Кровь брызнула у него изо рта, шея на мгновение ослабла, Павел схватился за рукоять меча, но ни выдернуть его, ни шагнуть вперед — не успел. Дюбель захрипел и, закашлявшись кровью, обмяк. Он еще стоял, когда Дюков начал подниматься, и упал, едва существо, в которое Дима Дюков обратился за секунды, не выдернуло из брюшины крепкого парня с кличкой Дюбель тот самый тесак. Он был шириной в три толстых пальца. В три пальца, длиной почти в предплечье взрослого человека, которые Дюков тут же согнул, разогнул, развел в стороны, вновь соединил вместе, обращая их то ли в костяной, то ли в кожистый клинок. Еще два пальца с кривыми когтями подрагивали у основания этого клинка, словно костяная гарда.
Краснов смотрел на Дюкова, окаменев. А тот вытянул вторую, точно такую же, руку и, развернувшись, срубил двух ближайших бойцов. Когда выстрелы наконец загремели, отряд Краснова уже уменьшился наполовину. Обоймы еще не успели опустеть, как в живых не осталось никого, только сам Краснов полз куда-то в сторону, оставляя полосы крови из обрубленных лодыжек.
Дюков повернулся к Павлу, и тот только теперь разглядел, что это больше не Дюков. Он почти не изменился ростом или изменился, но не стал выше, потому что и плечи, на которых треснула дюковская ветровка, и широкий загривок были изогнуты вперед, даже подбородок странно изменившегося дюковского лица словно прирос к его раздавшейся груди. Ноги остались прежними, но пропорции их нарушились — колени стали ближе к земле, по крайней мере, следы грязи оказались на кривых и мощных бедрах. Но самым страшным было не это, и даже не ужасные кисти-клинки, а лицо зверя. Оно оставалось человеческим, но было похоже на маску, вырезанную из дюковской физиономии. На маску, которая дрожала и расплывалась как студень, отлитый в гипсовую форму. Неизменными оставались только глаза. Но они явно не принадлежали Дюкову. На чуть сероватых белках темнели только точки зрачков.
Существо проскрипело что-то гортанное и медленно втянуло пальцы-когти в ладони, превратив их почти в обычные пальцы. Павел, стиснув в одной руке клинок, в другой тор, все еще стоял недвижимо. Существо вновь подало голос, но Павел опять ничего не понял. Заскрипела дверь храма, возле которой валялся выпотрошенный Сашок. Высунувшая нос испуганная бабка заголосила и исчезла, а появившийся вслед за ней на пороге отец Михаил осел на камень без чувств.
— Ты забыл язык, Мот? — услышал Павел подобие дюковского голоса. — Тогда я скажу тебе на этом языке. Я убивал тебя дважды. Первый раз ударил в спину в Бирту, когда ты предал не меня, но навредил мне. Ты уполз умирать сюда. Вред, причиненный тобой, мне не удалось исправить. Я нашел твой запах и прислал сюда Тарану и убил тебя второй раз. Убил и сжег твое тело. Но ты успел обронить семя, и твой запах опять донесся до меня. Теперь мне придется убить тебя в третий раз. Конечно, если ты не захочешь все исправить.
— Дюков, — срывающимся голосом позвал приятеля Павел, — зачем ты убил Костика? Зачем убил стольких людей, Дюков? Я должен был догадаться! Большой умный собак не залаял, а ты бывал у Костика! И размер ноги! Ты один из моих приятелей носишь сороковой! Зачем, Дюков?
Павел говорил и медленно пятился назад, к кустам сирени, к кладбищенской ограде, за которой поблескивали черным машины красновской братии и где стоял так легкомысленно оставленный «пассат». Эх, как бы сейчас пригодился ему дробовик с Томкиными шариками! Что же, Алексей, не для этого ли ты готовил Пашку Шермера?
— Ты еще можешь все исправить, — проскрипел Дюков. — Отдай ключ, Мот.
— Зачем ты убивал людей? — крикнул Павел.
— Людей? — распахнул и вновь закрыл рот Дюков, — Пожалей еще и крыс, Мот. Я держал возле тебя Тарану несколько лет. Я ждал, Мот. Тот, кто ждал долго, способен подождать еще. Но мой Тарану не был в одиночестве. Тебя вели… разные люди. Или крысы, как хочешь. Они начали раньше. Они взорвали твою работу, едва не уничтожив Тарану. Они оскорбили Тарану, заставив его попробовать вкус собственной крови. Они начали загонять тебя. И я присоединился к охоте. Я думал, что ужас вернет тебе разум. Я думал, что ты вспомнишь обо мне и побежишь прочь. Я хотел опять искать тебя по запаху, Мот, и ждать, когда ты выдашь секрет. Но ты безумен, ты идешь навстречу смерти. Я не буду тебя убивать. Отдай ключ, Мот, и я уйду. Я даже не убью эту крысу, которая сейчас говорит с тобой. Мой Тарану покинет ее.
