Павел Стретович - Вернуться в осень. Книга вторая
– Нивер, не смей! – крикнул сзади Камбит. – Не накручивай обстановку, у них башки посносило, разве не видно? Не надо трупов…
– Стоять! – еще раз повторил Олди воинам, потом откинул далеко в сторону оружие, поднял обе руки вверх и медленно двинулся вперед. – Хан-Гой? Значит, вы были в Хан-Гое… Я очень хорошо помню Хан-Гой. Потому что до сих пор не могу спать…
– Лучше не приближайся, – побагровел старик. – Потому что там погибла моя дочь.
Сбоку осторожно зашуршало оружие, Сергей обернулся – наемники придвинули к рукам мечи и арбалеты. «Немедленно прекратите, – прошипела Эния. – Неужели вы будете мстить простым людям?»
– Нивер, – опять не выдержал Камбит. – Хватит, назад, ядрена карамель! Они тебя не поймут, они же просто на взводе – ты что, не видишь?
– Я не хочу так жить, – обернулся назад Олди, и опять медленно двинулся вперед. – Я все помню, старче… Хан-Гой длился целый день. Кровь текла рекой, горели дома, и никто не убирал с улиц мертвые трупы… У тебя не будет целого дня, но тебе и не надо целый день, ведь правда? И сейчас тоже пожары, как и тогда…
– Еще два шага, – просипел сквозь зубы старый крестьянин. – Давай. И я навсегда отомщу за все это. И за дочь, и за всех… Мне плевать. Все равно идет Рох, и все равно не жить…
Крестьяне наклонились вперед, палки с топорами описывали в воздухе дрожащие замысловатые круги. «Эх, Нивер, Нивер… – вполголоса прошептала сзади Эния. – Никто никогда не просил тебя – так…» Сергей никак не мог оторвать какого-то зачарованного взгляда, как будто… Как будто что-то налило ноги свинцом и зачаровало взгляд, причем – тем, что зачаровывать никого никак не должно. Неужели предстоящая расплата за кровь?
Олди сделал эти два шага и остановился, почти спокойно выдерживая ненависть дюжины глаз. Потом сделал еще один шаг:
– Вы можете убить меня, прямо сейчас, – он оглянулся и откинул далеко в сторону шлем. – Я хочу попросить только одного, человек…
Внезапно он присел и встал на колени – подавшиеся вперед жители на мгновение замерли…
– Что бы ты меня простил, отец. А потом – убивай. Простите меня все люди… За все… – он наклонил голову, ветерок слегка шевелил его темные волосы. – За все, что я делал…
Люди продолжали стоять, с поднятыми палками и топорами, не спуская с него удивленных глаз. Сергей медленно вдохнул и выдохнул воздух…
– Я много чего делал, отец, – продолжал Олди. – И ты вправе меня прикончить за это. Давай, не тяни, никто не будет за меня мстить. Но только – прости… Вы все, – он обвел жителей взглядом. – Вы все простите меня, люди… Давай, отец.
Что-то появилось в воздухе, в этом самом месте, что-то такое – не видимое и очень тихое… Чувство. Очень странное чувство. И оно почему-то оказалось совсем не сродни ненависти. Как не может быть сродни ненависти беззащитность, ощущение глубокой вины и искренность. Неприкрытая голова, слегка шевелящиеся волосы… Это «что-то» как будто запахло в воздухе, такое непонятное, совсем невидимое для глаз и очень знакомое сердцу – быстро разрастаясь и заполняя собой все, что было вокруг… Человечность. Милосердие. Сострадание. Прощение… Старик еще некоторое время дрожал, пытаясь найти в себе злость и опустить на беззащитную голову топор, но в конце концов не выдержал и опустил руки:
– Иди ты, – в сердцах огрызнулся он и зашвырнул в сторону топор. – Чтоб тебя… – резко развернулся и пошел прочь. Остальные тоже опустили палки и топоры. – Тать твою перетать…
– Подожди, отец, – опять поднял голову Нивер – старик остановился и обернулся. – Ты так и не ответил… Поверь, мне нужна – не жизнь.
– Да ладно… – старик вздохнул. – Ведь это не ты убил мою дочь… – он как будто оправдывался перед самим собой, потом замолк и опять вздохнул. – Чего уж там…
– А вы, люди? – перевел взгляд бывший пират на крестьян. – Меня можно простить, а? Прошу вас, пожалуйста…
– Да ладно, – вразнобой пробормотал народ и начал потихоньку пятиться назад, к телегам. – Лишь бы ты больше никогда не это… А что было, то ладно…
Они были просто людьми, самыми обычными людьми. Крестьянами-трудягами… А это «что-то» все разрасталось в воздухе – больше и больше, и как-то неожиданно осозналось, что вокруг почему-то почти не ощущается гнет Роха, и душа вдруг начинает подрагивать и слегка колыхаться, от чего-то такого – совсем неясного, совсем непонятного, но как будто похожего на добрый вздох… Очень и очень добрый вздох, как ветерок прошелестевший в напряженных сердцах, мягко вытесняя страх и агрессию, и замещая спокойной сердечностью, умилением и миром… Сергей не выдержал и улыбнулся, Сват пытался еще некоторое время хмуриться, но потом тоже улыбнулся, вместе с ребятами. Эния начала улыбаться уже давно. Нивер некотое время еще стоял, на коленях, глядя на разбредающихся крестьян, затем оглянулся и неторопливо поднялся.
– Я что-то сделал не так? – он виновато развел руками. – Простите, я не мог по-другому… Только зря вы улыбаетесь.
– Прости, Нивер, – мягко сказала Эния и взяла Сергея под руку. – Это было совсем не смешно. Даже наоборот, это больше походило на… Это как облегчение.
«Точно, – подумал Сергей. – Как облегчение…»
– Старик! – крикнул Сват – пожилой крестьянин опять обернулся. – Может, все-таки помочь? Не хотелось бы так просто уезжать… – он внезапно замолк.
– Бог ты мой… – вдруг ошарашено провел рукой по бороде старик и замолчал.
Сергей с Энией перестали улыбаться, Сват нахмурился. Остальные крестьяне вместе с женщинами и детьми тоже замолчали – по толпе прокатилась волна быстро наступающей тишины. Нивер оглянулся, выставил глаза: «Ничего себе…», и задумчиво почесал висок. Сват в сердцах рубанул рукой: «Да что с вами, как вы надоели, со своими фокусами… Что у нас, рога повырастали?» и решительно шагнул вперед…
– Он уходит…
Сергей резко обернулся. Туман быстро отступал назад, прямо на глазах, освобождая скрюченные контуры высохших деревьев перелеска и желтую траву широкого поля…
Над людьми зависла изумленная пауза. Эния медленно подняла руку и провела по своим глазам. Откуда-то издалека донесся лай почти не слышимых собак, высоко в небе прокричала какая-то птица. Над полем стояла пораженная тишина.
Сгустки белесой мглы уже не выбрасывали прозрачные щупальца, хотя клубились в себе еще сильней – как будто чему-то сопротивляясь, сопротивляясь и тут же обжигаясь, от этого чего-то… Чего-то такого, которому просто невозможно сопротивляться, потому что оно, это «что-то», было в миллион крат сильнее…
Сзади всхрапнула какая-то лошадь, кто-то шумно выпустил воздух, грохнулись о землю чьи-то выпавшие из рук вещи…
