Дмитрий Емец - Самый лучший враг
Пелька подбежала к Арею, потом опять отбежала от него, вернулась, и он почувствовал, что она чем- то стягивает ему ногу выше раны. Барон мрака замычал и попытался закрыть глаза. Его охватило сонливое безразличие. Хотелось провалиться в черноту и стать ничем, хотя ои знал, что это невозможно. Бессмертие — единственный дар, который не может быть отнят ни у стража, ни у человека. Дар вечный и невозвратный, легко превращающийся в наказание.
Однако погибнуть Арею не позволили. Он почувствовал, как Пелька хлещет его по щекам. Трет уши. Пытается поднять. Сил у нее, разумеется, не хватило, и она повалилась на него сверху, перемазавшись в крови. Попыталась волочь. Не сумела. Арей сквозь полузабытье все ждал, пока она оставит его в покое и перестанет теребить. Но она не отставала. Тормошила его, дергала, жалила, как злая оса. Даже, кажется, чтобы он очнулся, покалывала ножом.
Наконец Арей поднялся, подчиняясь неожиданно сильной воле девчонки. Он стоял и кренился, рукой опираясь на меч, а плечом на Пельку.
Коса коснулась дракона. Перед тем как уронить голову, Грустный приподнял ее. В его зрачках навеки отпечаталось то, что он увидел последним. Арей, опиравшийся на двуручник. И с ним рядом — худенькая девушка.
А потом, уже ни о чем не думая, барон мрака сделал большой шаг вперед и, задев торчащим наконечником копья вторую ногу, грудью повалился на камень, обняв его здоровой рукой, чтобы не соскользнуть. Упал — и ничего не ощутил, кроме холода камня. Пелька сидела рядом и, точно кошку, гладила его ладонью по спине.
— Вам больно? Больно вам? — повторяла она.
— Уйди! — прорычал Арей, но Пелька осталась и все равно продолжала гладить.
— Вы такой бедненький… — сказала она горько.
Барону мрака даже нечем было ее оттолкнуть, потому что, оторви он руку от камня, сам бы свалился. Он лишь слабо дернул здоровой ногой, повторно уколовшись о наконечник пилума. Его охватило ощущение глубочайшей нелепости момента. Он умирает. Под ним холодный камень — скорее всего совсем не тот, потому что помощи от него нет. Рядом сидит девчонка, дотащившая его сюда, и жалостливо гладит ето по спине.
Но одновременно это было даже приятна Арей давно уже отвык, что он кому-то нужен, что кто-то любит его и жалеет.
«Я бы, наверное, хотел, чтобы так продолжалось вечно››, — подумал мечник.
Глаза защипало, и, прежде чем барон мрака понял, что это было и заглушил слезу цинизмом, на камень что-то капнуло. Арей лежал и смотрел, как крошечная капля сбегает по камню. И там, где она прочерчивала влажный, едва заметный след, камень начал теплеть и, теплея, менял цвет.
Арей почувствовал, что до мгновения, пока в нем не родилась эта одинокая слеза, артефакт даже не считал его живым. Не воспринимал его как достойного видеть и дышать, как действующую единицу мироздания, а раз так, то и помощь ему оказывать не спешил.
По просыпающемуся камню волнами распространялось тепло. Барону мрака стало вдруг вдвойне хорошо: и от тепла камня, и от прикосновений руки Пельки. Так хорошо ему было только в ранней юности, в Эдеме, когда он, устав от полетов, лежал на росистой траве и сквозь ажурные ветви смотрел на солнце.
Камень изучал мечника. Его нельзя было не пустить в мысли, нельзя было ничего от него утаить. Времени для него не существовало, как не существовало и минувшего. В Арее оживали его хорошие и дурные поступки. Они текли одни за другим, как течет река, а он наблюдал за ними, но не с берега, а с одинокого островка сознания. Они были здесь все, мелкие и крупные, забытые и незаметные, даже какая-то мелочовка, вроде косого взгляда или скверной, но охотно принятой сердцем мысли. Вместе с камнем Арей ощупывал свою жизнь, как ощупывают нечто сложившееся.
В том, как камень показывал хорошие поступки, не было восхищения ими, а когда проплывали дурные, то в том, как они преподносились памяти, не было укора.
Камень просто зондировал их, взвешивал, точно желая понять, кто и что перед ним. При этом Арей не сказал бы, что артефакт имел свой разум — скорее то первичное, из чего он состоял, заключало в себе помимо прочего и разум, но разум нерасчлсненный, не изучающий себя, во многом дремлющий и оживляющийся только в соприкосновении с чем-либо. Это было идеальное ничто, которое готово было сделаться чем угодно.
Прошлое, будущее — все собралось воедино, и Арей очень ясно понял, не понял даже, почувствовал, что время — это размотанный клубок бытия, который однажды скатают вместе, и тогда временные связи исчезнут, станут ненужными, лишенными веяной логики. Потому что зачем идти по длинной нити, когда все тут рядом, под боком, о вечном цельности?
Как долго он лежал на камне с точки зрения раздробленного, линейного Пелькиного времени, Арей не знал. Он и про Пельку почти забыл. Она превратилась для него в отдельные легкие прикосновения, в жалость и любовь, лишенную материального воплощения. Но постепенно тепло камня начало слабеть, он стал как бы осторожно отстранять от себя Арея, и тогда тот разобрал вдруг слова:
— Эй! Вы живы? Эй! Эй! — повторяла Пелька, теребя его за плечо.
Причем повторяла уже давно, поскольку голос был безнадежным и монотонным.
— Жив, — неуверенно отозвался мечник.
Отрываясь от камня, Арей ощутил, что по ноге его что-то течет. Первой мыслью, к которой он отнесся почти равнодушно в его теперешнем благостном растворении, было: «Я истекаю кровью. Я умираю. Ну и пусть. Какая разница, когда мне так хорошо, как давно уже не было?››
Но потом барон мрака понял, что вытекает раскаленный металл наконечника влившегося в него пилума. Он удивился, что не испытывает боли — она должна была быть дикой. Напротив, Арей ощущал, что к ноге возвращаются силы. А раскаленный металл… должен же был наконечник как-то выйти? Камень выбрал самый естественный путь.
Пелька наконец оставила Арея. Перебежала к дракону. Барон мрака, оглянувшись, увидел, что она пытается подтащить его к Камень-голове. Зная, что ей одной это не по силам, Арей помог ей. Вдвоем они подтащили дракона к камню, положили сверху его израненную морду. Камень не потеплел, и они поняли, что опоздали.
Арею это стало ясно раньше Пельки. Ничего не говоря девушке, он тихо отошел и присел на валун недалеко от неподвижного хвоста дракона. Положив на него руку, мечник гладил его, как недавно его самого гладила Пелька.
А девушка все теребила и теребила дракона, проявляя то же властное упорство, с которым недавно спасала Арея. Барон мрака усмехнулся своему заблуждению: выходит, она одинаково любит всех живых существ — и его, и дракона, и какого-нибудь мула. Прошло долгих полчаса, пока наконец и она, уставшая, убито опустилась рядом с мечником.
