Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике
Наша машина удачно вписалась между двумя такими же сигарообразными и – толчками – подвигалась вместе со всеми к шлагбауму.
– Так, – мама посмотрела на часы, – коллега Сидоров, телефон на вахте?
Сидоров согласно махнул рукой.
– Я тогда постараюсь…
Сидоров отодвинул дверь кабины, придержал маму за локоть.
Мама легко спрыгнула на землю, пошла между машинами к вахте.
– Хороша, – вздохнул шофер Жак.
– Да уж, – согласился Сидоров, – неплоха.
Мама подошла к вахте. Караульный кивнул, завидя ее.
Телефон черной допотопной лягушкой распластался на стене тоннеля.
Мама разговаривала по телефону, морщилась от гудков машин, втолковывала что-то в телефонную трубку, зажимама одной рукой ухо.
Шофер положил руки на руль. Отдыхал.
– О, – сказал Сидоров, – гляди. Краса планеты. Андромеда.
– Где?
– Да вон, недалеко от вахты, вон…
Я тоже стал вглядываться.
– Вы, – тихо сказал я, – ошибаетесь, не может быть, чтоб так скоро… конкурс был еще вчера…только вчера. Еще неделя, целая неделя.
– Хо, – обрадовался Жак, – слыхал невинного? Все он знает, и про конкурс, и про Андромеду, а про то, как себя вести, не знает.
– Но почему? – недоумевал я. – Почему? Я точно знаю, конкурс в орфеануме был вчера. Вчера была победительница – 120 очков. Еще неделя…
– Парень, – объяснил мне Сидоров, – если ты все знаешь про конкурсы и про Андромед, так как же ты не знаешь, что после конкурса дракона злить нельзя?
– Я… – я вдруг увидел, что мама остановилась у машины с открытым кузовом, – остановилась, заговорила, – я… – горло у меня перехватило, ибо я увидел, с кем разговаривала моя мама, – не знал.
– Ну так узнай, – довольно грубо сказал Сидоров, – зверек, может, и заснул бы, может, и забыл бы за неделю-то подготовки – такое бывало – редко, но бывало, а ты напомнил.
– Мэлори, – заорал я и рванулся в отворенную дверь кабины, – Мэлори!
Мэлори, разговаривающая с моей мамой, повернулась. На ней была шубка, отороченная белым мехом.
Завидев меня, она замахала руками, заулыбалась.
– Джеки, – кричала она, – Джеки! И ты?…Ты чего с "псами"? Джеки! Тебе никто не говорил, какой ты славный! Я лю…
Сидоров швырнул меня обратно на сидение.
Машина с Мэлори медленно проползла под поднятым шлагбаумом.
Мэлори стояла в кузове и махала рукой.
Горло мне раздула безобразная икота, я утирал слезы рукавом, вопил что-то нечленораздельное, глупое.
– Чего это? – с опаской спросил Жак.
– Истерика, – спокойно объяснил Сидоров и добавил: – Вот скажи-ка мне лучше, отчего это хорошие женщины нормальных мужиков не любят, а все какую-то слизь болотную, слабаков, истериков?
– А оттого это, – мама подошла к кабине и протянула руку, Сидоров помог ей влезть и затворил за ней дверь, – спасибо… что в хорошей женщине сильнее материнские черты. А матери что важнее всего? Обогреть да приласкать, накормить, защитить. Для матери в мужчине важна не сила, а слабость.
– Мудро, – буркнул Сидоров.
Мы въезжали под шлагбаум.
– Джек, – обратилась ко мне мама, – во время развода от меня – ни на шаг! На тебя разнарядка – в лабораторию.
– Я хочу в "отпетые", – я перестал плакать, смотрел прямо перед собой, – там должен быть выбор – я пойду в "отпетые".
Мама извлекла из сумки сигареты, предложила Жаку и Сидорову.
Те взяли.
– Командир, – попросил Жак, – покажи фокус!
– Есть, – улыбнулся Сидоров, – для дамы, для коллеги Рахиль – покажу!
Он снял шлем и закурил.
Машина тем временем подкатила к шлагбауму.
– Дверь? – спросила мама.
– Уу, – покивал, затягиваясь сигаретным дымом, Сидоров.
Мама приотворила дверь.
Солдат поднял шлагбаум.
– Сидоров, – крикнул солдат, – что у тебя за толпа в кабине?
Сидоров махнул рукой, мол, не мешай.
Солдат хмыкнул, пожал плечами. Мама протянула ему пропуска.
– Да не надо, – поморщился солдат, – я и так вижу. Валяйте, валяйте, а то на развод не поспеете.
Дверь кабины плотно замкнулась.
Сидоров покраснел, глаза его наполнились слезами, и я увидел, как из извилин его мозга повалил дым.
– Ой! – совершенно неискренно восхитилась мама, – прелесть! прелесть! Как это у вас получается…
– А вот, – самодовольно сказал Сидоров, стряхивая пепел, – срежет у вас дракоша на чужой планете такой скальп – и вы выучитесь дым из ушей пускать. Больно только, – Сидоров поморщился и надел шлем, – а так ничего. И ребятам нравится. У "псов", сами знаете, – должность… и занятия тоскливые – а тут -развлечение.
– Я в "отпетые", – повторил я, словно зазубривая наизусть свое желание.
– Видал, – хмыкнул Жак, – он тоже хочет дым из мозгов пускать.
Мама улыбнулась. Она заговорила очень спокойно, очень рассудительно:
– Видишь ли, Джек, наверное, такой вариант был бы вовсе неплох. Но мы не готовили тебя в "отпетые". У нас были другие планы относительно тебя. Извини. Там, Джек, закавыка не только в твоем желании – хотя это один из важных факторов (вербовки – нет, все "отпетые" – добровольцы) – главное все-таки – испытания. А испытания ты не пройдешь, да я и не хочу, чтобы… – мама замолчала.
Мы въезжали на площадь, залитую безжалостным светом прожекторов. Машины останавливались у стен, отворялись кузовы, оттуда спрыгивали люди, площадь быстро заполнялась народом.
Мама выпрыгнула из машины. Следом за ней – я. Мама протянула мне сумку: "Держи и не выпускай".
Сидоров держал в руке разграфленные листки, перелистывал их, шевелил губами.
– Мы пойдем, – сказала мама, – ладно?
Сидоров кивнул, потом оторвался от своих листков и подмигнул маме:
– Удачи… Я наряды сдам, ну а уж если у тебя не выгорит… – Сидоров развел руками.
– Выгорит, – мама заулыбалась, – у меня все выгорит.
Она крепко взяла меня за руку и повела сквозь толпу.
– Александр Петрович! – закричала она. – Саша, – она замахала рукой, – Саня! Я здесь…
Люди недовольно оглядывались.
Людей было много, стояли они тесно. За порядком следили конвойные – "псы". Они не давали толпе смешаться, делили ее на ровные квадраты, но мама смело пробиралась вперед, тыча конвойным под нос наши пропуска.
– Рая, – чуть удивленно выкрикнул пожилой полный человек, пробирающийся к нам, – ну наконец-то, где он? А…
Человек остановился рядом с нами, тяжело, устало дыша.
– Ну хорошо. Я уж думал… Все, все, Рая. Оформлено, завязано, пошли со мной.
Он вел нас к противоположной стене, окаймляющей площадь; от шума, толкотни, безжалостного света у меня кружилась голова, нестерпимо болели глаза и хотелось спать, спать.
Мы протискивались сквозь толпу, разделенную редкими цепями конвойных. Александр Петрович спешил. Несмотря на пар, вырывающийся у него изо рта, Александр Петрович потел и часто вытирал пот рукой со лба.
