Сергей Петренко - Апрель. Книга первая
Долго сидела, скрючившись, маленькая ведьмучка. Щипала губу, сопела — думала. Ничего не надумала… нет, надумала — что надо совета и помощи просить у Большой Ха.
Большую Ха мало кто знал из неведьм. Старшие из водяных знали, ясное дело. Старый людской король знал, а молодой, скорее всего, даже не слышал о ней. Откуда ему? Старый король обошёл, объехал, облетел всю страну — а новый сидит сиднем. Колдуны когда-то знали Большую Ха — но колдунов давным-давно не видали в Болотных Украинах, никто их тут не замечал со времён Волны. Ведьмучке доводилось читать человековскую сказку о том, что колдуны сгинули, когда все вместе встали против Волны в надежде магией остановить стихию… Как же!
Однажды ведьмучка пересказала легенду Большой Ха, и та ехидно засмеялась.
— Есть такая человековская поговорка: «носить воду решетом».
— Зачем?
— Низачем. Собрать колдунов вместе и заставить их делать одно дело — так же трудно, как вычерпать решетом воду из колодца.
А сейчас белые глаза Большой Ха уставились на ведьмучку. Дзынь говорила о мальчишке, ветряном маге. А Большая Ха молчала и смотрела. Долго-долго. Мало кто знал Большую Ха, но не было никого даже среди ведьм, кто мог спокойно выдержать её взгляд. Кроме Дзынь. Никто не знал, почему ведьмучка не боится Большую Ха. Даже сама Ха.
— Я пойду в человечий город, — сказала ведьмучка.
— Вот как?
— Я хочу найти место, где делают ветряных магов. — Большая Ха промолчала. — Ты почему молчишь?
— Ты странная. — Ведьмучка засмеялась. — Такая же странная, как я… Знаешь, почему мы не ходим к людям в города?
— Там мало тумана и влаги, и много огней, железа; подземные реки далеко и заслонены камнями, а ещё ихние маги убивают нас.
— Правильно. Хотя тех магов, которым это под силу, я не видела давно… очень давно. Но главное, в людских городах много, слишком много еды.
— Человековской еды?
Большая Ха долго и хрипло смеялась. Даже до писка в груди — давно не случалось ей так забавно поговорить.
— Нет. Нашей еды.
Ведьмучка таращилась на неё, и это ещё больше веселило Большую Ха.
— Моя маленькая, забавная… Как же мне не хочется это говорить… Помнишь, как зимою тебя подобрал человечина на санях? — Ведьмучка молча наклонила голову. — Конечно, я знаю об этом. Любая ведьма хотя бы раз… Расскажи мне, что случилось в трактире?
— Горячая вода… — прошептала Дзынь. — Я никогда не сидела в горячей воде. А он… сделал целый большой чан горячей воды и посадил меня туда. Мне стало так странно… Поплыл туман… пар. Я видела какие-то места. А потом он вынул меня, и он тоже был горячий. Я обхватила его, потому что… Кажется, мне стало холодно, страшно холодно. Я испугалась, мне никогда не было так холодно. А он был горячий. Я грелась, пока не заснула. Потом видела странные сны… Ужасные сны.
Большая Ха кивнула:
— Самое страшное, что ты была не собой.
— Да… Даже мысли были чужими. Я была большущим, неуклюжим человечиной, я вспоминала разные непонятные места и каких-то других человечин, которые были мне противными, но тому, большому человечине они нравились. Потом… я увидела себя — голую и жалкую, как раздавленная лягушка. Мне захотелось ту, другую, оттолкнуть, но тут человечина пересилил меня… Понимаешь?! Я испугалась. Никогда человечина не мог пересилить меня, я же сильнее. И мне стало так жутко, что я потерялась в человечине, и долго-долго его сны мучили меня, я будто куда-то шла… то я думала, что уже стала просто собой, то снова оказывалась человечиной… Потом я нашла омут, замечательный, чёрный омут посреди замёрзшей реки. Я кинулась туда, и только один миг был ужас и холод — а потом я поняла, что всё стало хорошо и по-прежнему. Но я ещё много дней сидела под корнями вяза…
— Ты съела его, — покивала Большая Ха. — Иногда мы съедаем человечину. Ты испугалась, потому что не знала, как это бывает. Взрослого человечину есть не так приятно, потому что в них много дурных памятей. Я знала немало ведьм, которым это нравится — человечина упирается своими памятями и долго не хочет становиться нами. Случалось, мы брали маленьких, у которых уже есть память, но мягкая, светлая, податливая. Они сами хотели стать нами — им интересно. Взрослых, старых человечин плохо съедать — их дурные памяти портят нас. Я знала одну, она сошла с ума от чужих памятей и ушла к человечинам. Она долго мучилась, пока их маг не разорвал её горячим железом.
…Плохо, когда вокруг мало болот и много еды. Мы не можем удержаться, едим их и жиреем, и сходим с ума. Город опасен. — Большая Ха помолчала. — Но ты всё равно пойдёшь туда, я знаю.
* * *Случалось, что во сне начинался страх высоты. Или… не знаю, как правильно его назвать. Может быть, страх падения или страх пространства? В какой-то миг я начинал чувствовать, как натянулись нити сил. Этот страх никогда не обнаруживался, пока я летал низко над холмами, кувыркался, скользил над откосами, сияющими от залитой солнцем травы. Но вот я взлетал выше, поднимался над крышами и чувствовал неуверенность. Легкость и беззаботность исчезали, а чтобы подниматься ещё и ещё, я должен был сжимать в себе какие-то пружины, иначе воздух переставал меня держать. Но желание продолжать полёт было сильнее, и крыши или холмы оказывались далеко-далеко внизу… Иногда сил хватало подняться так высоко, что от бесконечности пространств я словно превращался в неудержимый комок энергии, в музыку, заполнявшую весь мир. Случалось, я так и не находил границ и исчезал за пределами.
* * *Они летели ещё один день и ещё одну ночь, а наутро водяник увидел бескрайнюю равнину, зелёную от трав, белую от тумана, с синими жилками рек. Корабль висел неподвижно — так подумал Брэндли, пока не посмотрел вниз. Впереди и справа была только равнина и небо. А слева на горизонте виднелось что-то непонятное.
Вышел штурман с трубой, стал изучать это самое непонятное — далёкое, протяженное, скрытое дымкой. Брэндли робел в обществе взрослых человеков на корабле, как будто они в любой момент могли опомниться, заругаться: мол, как же так, кто позволил, откуда посторонние детишки на «Бабочке»?!
Штурман был высоченный, в чудном, долгополом сюртуке, на вид таком жестком и блестящем, что Брэндли казалось — если ткнуть в него пальцем, раздастся жестяное звяканье. Лицо человека — тоже длинное, худое, «лошадиное», — заворожило водяника; он пялился, пока из-за ворота сюртука не высунул мордочку крысюк штурмана и не показал ему маленькую фигу.
Брэндли снова всмотрелся в дымчатую полосу… и вздрогнул: ну, конечно же! Это были ещё горы. Они вырастали, почти отвесные, из зелени равнины, и вздымались на невероятную высоту. Ветер дул прямо оттуда.
