Максим Далин - Тракт. Дивье дитя
И тем ужасней Егору было смотреть на нее, что хранили ее лицо и ее тело следы четкой, строгой северной красоты. Чистой красоты, редкостной…
– Ой… – женщина остановилась и принялась, сощурившись, рассматривать Егора. – А ты-то кто ж? Ко мне, чай?
– Нет, – сказал Егор. – Я к Симке твоему. Егором меня звать. У Силыча остановился.
Женщина усмехнулась, показав мелкие и белые, еще яркие зубы.
– А… музыкант? Цыган рыжий… Мне Савельиха сказывала. К Симке?
Егор кивнул согласно, и Симка, прислонившийся к нему плечом, как котенок, тоже кивнул.
– Утешеньице мое веселишь? Что, музыкант, чудный сынок-то у меня? – сказала женщина с неожиданной нежностью, и, когда Егорка улыбнулся в ответ, добавила: – ишь ты… Понимаешь, что к чему…
– Понимаю. Сколь лет-то ему?
– А тринадцатый. Ты не думай, Егорка, что он дурачок – деревенские, они без понятия болтают. Блаженный он у меня, это не без того, а разумения-то у него на пятерых нашенских хватит…
– А отец-то ему кто? – спросил Егорка, смутившись.
Симкина мать мечтательно усмехнулась.
– Вот, отец… А монашек один. Божий человек, издалека шел, видение, сказывал, было ему…
«Не монах, – подумал Егор. – Не помнит она. Без мужа живет. Гулящая она», – и почувствовал такую же тоскливую боль в душе, как при виде раненого зверя.
– Ты, грил, Мотря, мне верь, – продолжала женщина тем же тоном, каким рассказывают сказки. – Мне, грил, старец явился весь в светах, стоочитый, и велел, значит, к первой встречной бабе идти – а тута, значит, ты, грит, и попалась… Я в молодках красавица была…
Егор слушал ее рассказ, который лился точно и плавно, потому что был пересказан уже бесчисленное множество раз, и перебирал влажные Симкины волосы. Он уже знал, что его собственные предчувствия его не обманули.
– В нем, в Симке-то, смысл особый, – говорила Матрена, а Симка, склонив голову набок, смотрел на нее с лукавой полуулыбкой, – Грехов на нем нет, на блаженненьком, страха в нем нет – только сердечком за всех болеет. К мельникову Рябчику, уж на что тот злющий пес да лютый, чуть не в будку забирался. Устинова быка, как тот взбунтовался, на веревочке из стада привел, как овечку какую. Любую тварь привечает, любого гада – разве вот людей сторонится. Обижают его. Не жилец он тут. Чудно, что тебя этак признал.
– Чудный он у тебя, Матрена, – сказал Егор тихо. – Ты береги его. Он нынче под дождем в одной рубахе котят хоронил – озяб…
Матрена всплеснула руками и издала странный звук между смешком и сочувственным аханьем.
– А я-то гляжу: у забора, никак, могилки накопаны! Симк, а Симк, а крестики-то пошто поставил? Православные, нешто, они, котята-то твои?
Лицо Симки снова стало страдальчески сосредоточенным, будто, готовясь объясняться с кем-то, он заранее ждал, что его не поймут. Он беспомощно взглянул на Егора.
– Они ж не крестились в церкви, котята-то, – сказал Егор.
– Так ведь… крест, он… туда… – Симка облизал губы и поднял глаза к потолку. – Там, знаешь…
– Дорогу на небо он хотел показать котятам, – перевел Егор серьезно. – Не знает, как иначе-то…
Матрена усмехнулась.
– Чему ж на небо-то попадать? Чай, у котят-то твоих души нет – только пар…
Симка мотнул головой и глаза у него снова сделались влажными.
– Ты, Матрена, не говори так, – сказал Егор, положив Симке руку на плечо. – Ты ж, небось, не знаешь, у кого какая душа, а Симка твой знает. Сама говоришь – блаженный он, стало быть, от Бога ему открыто. Ты его таким вещам не учи – он бы сам научил, коли понимали б его.
– Чудак ты человек, – сказала Матрена. – Вроде парнишка еще молодой, а рассуждаешь, как старик, да складно так… Ты из староверов, что ль?
Егорка пожал плечами.
– А тебе на что? Ну хоть бы и из староверов. Да не в том дело, – он наклонился к Симке. – Слышь, Серафим, идти мне надо. Мамка твоя проводит меня, а ты за мной не ходи. Хорошо?
Симка посмотрел на него с тихой укоризной.
– Да ты не грусти, ничего, – сказал Егор. – Я теперь в Прогонной жить буду. Еще приду вскорости. Надоесть успею тебе.
Симка коротко рассмеялся и качнул головой.
– А нет, так и лучше. Ну так ты сейчас отпусти меня, а потом я снова приду.
Симка только вздохнул. Секунду подумал, скинул тулуп, набросил на плечи Егора, взял кошку поудобнее и отошел к окошку.
Егор вышел из избы. Матрена пошла за ним, и вид у нее был недоумевающий.
– Зачем звал-то меня? – спросила она насмешливо, когда Егор остановился в огороде. – Девка я тебе, провожать-то тебя?
Егор пожал плечами и вытащил тот самый четвертной билет, что получил вчера от рваного мужика в трактире. Матрена тихо ахнула, глядя во все глаза.
– Точно, отдаю, Матрена. Гляди, не тебе даю – Симке. Чай, на какую-никакую корову хватит, а сено-то дешево нынче, двугривенный – воз… Вот и молоко… Да ты сахара-то купи ему – жалел, он, что сахара нет у вас…
Сунул бумажку в Матренину руку и сам сжал ее руку в кулак, повернулся и вышел на дорогу…
Федор проснулся довольно поздно.
С тех пор, как он обосновался в Прогонной, ему отчего-то стало тяжело спать. Если прежде он засыпал моментально и просыпался с петухами, то теперь сон долго не приходил, дразнил тяжелой мутной дремотой, и отпускал неохотно. Вот и этой ночью сны мелькали пестрые и странные, как горячечный бред: то рысь с голубыми девичьими глазами, из которых катились крупные слезы, то молоденькая, худенькая, совершенно нагая девчонка со спутанными волосами и диким лицом, вырастающая белым телом из березового ствола… то столбики золотых монет, выползающие из мокрой земли, извиваясь, как дождевые черви…
Немудрено, что Федор рявкнул на Игната, который сунулся его будить, и встал с постели уже близко к полудню, с больной головой. Чуть не швырнул сапог в хрипучие ходики. Вяло плеснул холодной водой в лицо, неохотно вышел к столу, через силу что-то съел, не разобрав вкуса, долго сидел, свесив руки меж коленей, глядя в пол – пытаясь прийти в себя.
– Проветриться тебе надо, – сказал Игнат, глядя на него. – Голову освежить. Фетинья, дура еловая, угару вчера напустила – сам чуть живой хожу. На воздух надо.
– И то, – Федор мотнул головой и скривился от неожиданной боли. – На вырубку съездить…
Игнат оседлал вороного.
Федору не хотелось выезжать в пасмур и хмарь, но на тракте действительно стало легче. На ветру прояснились мысли, сырой воздух показался сладким и терпким. Чудесно пахло лесом, дождем и дымом – и вкусно показалось дышать полной грудью. Настроение Федора так исправилось, что он даже завернул в трактир Силыча, справиться о новостях.
