Андрей Басирин - Убить Ланселота
– Э, э! Что это он?! Куда?!
– Истессо, оставьте свои фокусы!… Что за выходка?!
Гаревая дорожка уходила направо. Хоакин сворачивать не стал. Он все бежал и бежал вперед: через трибуны Градского Колизея, мимо скамеек, плакатов, мимо онемевших от удивления однокурсников. Град Града уходил в прошлое. Таяли в тумане семь потерянных лет, наполненных зубрежкой, страхом перед преподавателями, бесшабашными пирушками, дуэлями…
«Уйду в разбойники, – думал Хоакин. – Как я раньше не догадался? Буду восстанавливать справедливость. Отнимать у богатых, раздавать бедным».
Вечером того же дня он оказался в Деревуде, в обители вольных стрелков. И это тоже было своего рода чудо. Достаточно глянуть на карту: где Град Града, а где Деревуд?
То-то же.
Лес смыкал над головой студента зеленые кроны. Семь лет кабинетной жизни не прошли даром: от лесных запахов у Истессо закружилась голова. Древесные корни – не кубические, не корни уравнений – лезли под ноги. Птицы весело щебетали всякую ерунду. Они знать ничего не знали об изочарах и магопотенциалах.
– Ля, маэстро Кроха, – пропела над головой студента дубовая ветвь. – Человек.
– Че?…
– Путник, друг мой. Могу прозакладывать смычок, онне граф и не аббат. Хе-хе! Прослушаем его тремоло, маэстро Кроха?
– Че?…
Хоакин завертел головой. Звуки доносились откуда-то сверху.
– Кто вы?! – крикнул он, задрав голову. – Что вы там делаете?
– Мы вольные стрелки, парень. Кошелек или жизнь!
Ветви зашуршали, и на тропу скакнул человек. В зеленом камзоле, тонконогий, круглоголовый – он напоминал богомола. Из-за спины разбойника виднелся гриф китарка. На носу поблескивали очочки.
– Деньги отдавай и не фа-ля-соль. Понял?
В руках очкарика блеснула шпага. Сразу видно – часто держать оружие ему не приходилось.
– Ты разбойник, что ли?… Так бы и сказал.
– Разбойник… Я вольный стрелок. Алан Квота Квинта-Ля, к вашим услугам, – расшаркался стрелок. – Трувер и миннезингер лесной братии.
– А я Хоакин Истессо. Только денег у меня нет.
– Че? Че он грит?
Кусты зашевелились. Из них выбрался великан в кожаной безрукавке – чернявый, с глумливой сатирьей рожей. В нечесаной бороде его застряли березовые листочки.
– Денег нет, говорит, – сообщил Алан. – Совсем.
– Это зря. – Громила почесал бороду. – Это мы проверим. И все равно ограбим и убьем. Только уже без удовольствия.
Хоакин вздохнул:
– Убивайте. Но денег у меня все равно нет.
Он снял с плеча сумку и бросил очкарику. Тот пошарил внутри и согласился:
– Не врешь. С деньгами у тебя полная кабалетта. Жрать небось хочешь?
– Ага.
– Тогда идем. Эй, маэстро Кроха! Хоакин наш гость, так что личико повежливее сделай. Покажи, что здесь и как. А я пойду распоряжусь что-нибудь рубато.
Квота Квинта-Ля умчался. Громила проворчал нечто неопределенное и нырнул в кусты. Вернулся он в шикарном берете малинового бархата.
– Добро пожаловать в Деревуд, усталый путник. Рад, что ты не стал отбирать у Алана шпагу и бить его коленом в живот, как собирался. Собирался, собирался, по глазам вижу. Видишь тот куст? – Грязный палец вытянулся к зарослям ежевики. – Там Соль Брава. Шести дублонам с полутораста шагов в глаз попадает.
Хоакин уважительно затаил дыхание.
– Теперь посмотри налево.
Студент послушно повернул голову.
– Рут Доднапью. О ее меткости шепотом говорят. Вслух боятся, понял? Горда, обидчива, злопамятна – истинная дочь леса.
– Э-э… Застрелит?
– Хуже. Глаза выцарапает. А вон там…
– Вообще-то я иду в Агриппию, – сообщил Хоакин. – У меня там родственники.
– Мы их оповестим. Назначим выкуп. Очень большой.
– Да вы и очень маленький вряд ли получите.
– Ничего, ничего, не спорь. Так полагается.
Некоторое время они шли в молчании. Потом верзила достал из кармана красную шелковую косынку.
– На, повяжи на шею. Через две сосны Самуэллир сидит.
– А он что?
– Близорукость минус двенадцать. На слух стреляет.
– И?
Кроха вздохнул:
– Это косынка его жены. Самуэллир ее боится до дрожи в пальцах. Жены, я имею в виду, жены, не косынки. Может, и пронесет тебя, бедолагу.
Хоакин вновь заозирался. На душе стало светло и радостно. В лесу щебетали птицы, прыгали по ветвям белки – отчего бы здесь не водиться разбойникам?
Экскурсия продолжалась до самого разбойничьего лагеря. Когда меж деревьев завиднелись отблески костра, Кроха погрустнел.
– Ну вот и все. Пришли. Сейчас представим тебя капитану. Корин! Эй, Ко-орин! – закричал он.
Из сумрака вылепилась тщедушная фигурка в плаще-невидимке и огромных болотных сапогах. Щека разбойника была перевязана платком.
– Корин, у нас сюрприз.
– Сюрприз? Где? Который? – Разбойник говорил отрывисто, словно лисица, лающая на ежа. – Барон? Виконт?
Он придвинулся к Хоакину нос к носу. В лице его мелькнуло благоговейное выражение:
– Неужто епископ?!
– Нет, Корин. Это всего лишь студент. В Агриппию к родителям идет.
Глаза Корина подозрительно блеснули:
– Студент? Не шпион?
– Не беспокойся. Лучше проверь, не осталось ли сухарей. Гостя надо кормить, поить, ну и прочее, что полагается.
Капитан проворчал что-то и растворился во тьме. Послышались булькающие звуки, словно кто-то полоскал горло. Бородач уважительно посмотрел вслед:
– Таков он, наш Корин. Зверь! Слова лишнего не скажет, все как молния: фырь! фырь! А уж в бою страшен!…
В последнем Хоакин сильно сомневался, но говорить об этом не стал. Они двинулись к поляне. Сквозь кусты пробивались неяркие отблески огня. Квота Квинта-Ля сидел возле костра, копаясь в сумке Хоакина. Заслышав шаги, он поднял взгляд:
– Маэстро Кроха, ага. Недурная экспозиция, смотри! – он потряс в воздухе сумкой. – Наш юный друг неплохо аранжирован. Сыр, ветчина, лук. Славный ансамбль, особенно ежели под пивко.
И протянул Хоакину кружку. Истессо сдул пену и сделал большой глоток. В голове мелькнула мысль: а стоило ли убегать из Града Града ради всего этого?
Можно утешать себя тем, что эти разбойники ненастоящие. Что истинные стрелки – они где-то в патруле. Или грабят виконтов на большой дороге. А эти так, для отвода глаз, для декорации. Но почему же они зовут Корина своим предводителем?
– Еще пива, парень? – Кроха потянулся к нему с кувшином.
– Нет, спасибо.
– Зря. Нашей, разбойничьей выделки пивушко.
– Тем более не надо.
Пиво сильно отдавало погребом. Оно вызывало в памяти мышей, гору промерзшей брюквы и моченные в бочке яблоки. Вполне возможно, что оно называлось «Старый душегуб» или «Почтенный волочильных дел мастер». Пивовары никогда не отличались буйной фантазией, когда дело касалось названий.
