Ярослав Гжендович - Фантастика «Фантакрим-MEGA»
Все следующее утро Аксель провел в библиотеке, запечатывая самые ценные манускрипты в застекленные шкафы, стоящие между галереями.
К вечеру, когда солнце садилось за домом, оба были усталые и в пыли. За весь день они не сказали друг другу ни слова. Лишь когда жена направилась к музыкальной комнате, Аксель остановил ее.
— Сегодня вечером мы сорвем цветы вместе, дорогая, — сказал он ровным голосом, — по одному на каждого.
Он бросил короткий, но внимательный взгляд на стену. Они уже могли слышать не далее чем в полумиле от себя грозный, угрюмый рев оборванной армии, звон и щелканье бичей: кольцо вокруг виллы сжималось.
Аксель быстро сорвал свой цветок — бутончик, похожий на мелкий сапфир. Как только он мягко замерцал, шум, долетавший извне, мгновенно затих, затем снова начал набирать силу.
Стараясь не замечать его, Аксель разглядывал виллу, взор его остановился на шести колоннах портика, скользнул по лужайке. Аксель пристально смотрел на серебряную чашу озера, отражающую последний свет уходящего дня, на пробегающие меж высоких стволов тени. Он медлил отвести взгляд от моста, на котором так много лет проводили они с женой прекрасные летние вечера…
— Аксель!
Рев приблизившейся к стене орды сотрясал воздух. Тысячи голосов завывали на расстоянии каких-либо двадцати-тридцати ярдов. Через стену перелетел камень и упал между цветов времени, сломав несколько хрупких стеблей. Каунтесса бежала к Акселю, а вся стена уже трещала под мощными ударами. Тяжелая плита, вращаясь и своем рассекая воздух, пронеслась над их головами и высадила одно из окон в музыкальной части дома.
— Аксель!
Он обнял ее и поправил сбившийся шелковый галстук.
— Быстро, дорогая моя! Последний цветок!
Они спустились по ступеням и прошли в сад. Сжимая стебель тонкими пальцами, она аккуратно сорвала цветок и держала его, сложив ладони чашечкой.
На секунду рев слегка утих, и Аксель собрался с мыслями. В живом свете искрящегося цветка он видел белые испуганные глаза жены.
— Держи его, пока можешь, дорогая моя, пока не погаснет последняя искорка.
Они стояли, вернувшись на террасу, и каунтесса сжимала в ладони умирающий бриллиант, и сумерки смыкались вокруг них, а рев голосов вовне нарастал и нарастал. Разъяренный сброд крушил уже тяжелые железные ворота, и вся вилла сотрясалась от ударов.
Когда последний отблеск света умчался прочь, каунтесса подняла ладони вверх, как бы выпуская невидимую птицу, затем, в последнем приступе отваги, подала руку мужу и улыбнулась ему улыбкой, яркой, как только что исчезнувший цветок.
«О, Аксель!» — воскликнула она.
Словно тень хищной птицы, на них упала тьма. С хриплой руганью первые ряды разъяренной толпы достигли низких, не выше колена, остатков стены, окружавших разрушенное поместье. Они перетащили через них свои повозки и поволокли дальше вдоль колеи, которая когда-то была богато украшенной подъездной аллеей для экипажей. Руины обширной виллы захлестывал нескончаемый людской прилив. На дне высохшего озера гнили стволы деревьев и ржавел старый мост. Буйно разросшиеся сорняки скрыли декоративные дорожки и резные каменные плиты.
Большая часть террасы была разрушена, и главный поток оборванного сброда тек, срезая угол, прямо через газоны, мимо опустошенной виллы, но двое-трое самых любопытных карабкались поверху и исследовали внутренности пустого остова. Все двери были сорваны с петель, а полы сгнили и провалились. Из музыкальной комнаты давным-давно вытащили и порубили на дрова клавикорды, но в пыли валялось еще несколько клавишей. Все книги в библиотеке были сброшены с полок, холсты разорваны, а пол замусорен остатками позолоченных рам.
Когда основная масса несметной орды достигла дома, то она хлынула через остатки стен уже по всему периметру. Теснясь в толчее и давке, сбивая друг друга с ног, сталкивая друг друга в высохшее озеро, люди роились на террасе, поток тел продавливался сквозь дом, в направлении открытой двери северной стороны. Только один-единственный участок противостоял бесконечной волне. Чуть пониже террасы, между рухнувшими балконами и разрушенной стеной, небольшой клочок земли занимали густые заросли крепкого терновника, кусты которого достигали в высоту шести футов. Листва и колючки образовывали сплошную непроницаемую и непреодолимую стену, и люди старались держаться от нее подальше, боязливо косясь на вплетенные в колючие ветви цветы белладонны. Большинство из них было слишком занято высматриванием, куда бы поставить ногу при следующем шаге среди вывороченных каменных плит. Они не вглядывались в гущу зарослей терновника, где бок о бок стояли две каменные статуи и смотрели из своего укрытия куда-то вдаль. Большая из фигур представляла изваяние бородатого мужчины в сюртуке с высоким воротником и с тростью в руке. Рядом с ним стояла женщина в длинном, дорогом платье. Ее тонкое, нежное лицо не тронули ни ветер, ни дождь. В левой руке она держала одинокую розу, лепестки которой были так тщательно и тонко вырезаны, что казались прозрачными.
В миг, когда солнце сгинуло за домом, последний луч скользнул по разбитым вдребезги карнизами на секунду осветил розу, отразился от лепестков, бросил блики на статуи, высвечивая серый камень, так что какое-то неуловимое мгновение его нельзя было отличить от живой плоти тех, кто послужил для статуй прототипом.
Пер. с англ.: Е. ДроздРоджер Желязны
Роза для Экклезиаста
Однажды утром я занимался переводом на марсианский моих «Зловещих мадригалов».
Громко загудел интерком, и от неожиданности я уронил карандаш.
— Мистер Гэ, — послышалось юношеское контральто Мортона, — старик велел разыскать проклятого самодовольного рифмоплета и прислать его в каюту. Поскольку у нас только один «проклятый самодовольный рифмоплет»…
— Не издевайся над ближним своим, — обрезал я его.
Итак, марсиане наконец приняли решение.
Я смахнул полтора дюйма пепла с дымящегося окурка и сделал первую, с тех пор как зажег сигарету, затяжку.
Потребовалось немного времени, чтобы добраться до двери Эмори. Я постучал дважды и открыл дверь в тот момент, когда он прорычал:
— Войдите.
— Вы хотели меня видеть?
— Ты что, бежал, что ли?
Я быстро оседлал стул, чтобы избавить его от беспокойства предложить мне сесть.
Однако — какая отеческая забота. Я внимательно посмотрел на него: мешки под бледными глазами, редеющие волосы и ирландский нос, голос на децибел громче, чем у остальных…
