Николаос - Ангелы молчат
— Тогда мы будем бояться вместе, ты — за меня, а я — за тебя. И нам не будет страшно за наши жизни. Поклянись думать об Эве.
— Я уже давал эту клятву.
Но добираясь до галереи, я нарушил клятву: думал о Кире. То, что она рассказала нам в прошлом году, никак не вписывалось в мое мировоззрение, но я удерживался от комментариев. В большей степени потому, что для Киры это было тяжело — рассказать кому-то, а если бы я усомнился в ее словах… Не знаю, потерял бы я ее доверие или нет, но рисковать у меня не было никакого желания.
Так вот, насколько я понял, еще в школе Кира, ее друг Рэйни и еще некоторое количество людей были выбраны (избраны?) для участия в неком ритуале. Целью его было стать членом Ордена, какой-то древней и очень неправдоподобной мистической организации, про которую мало было известно — вроде бы они были бессмертны и имели какие-то сверхспособности, — да Кира и не очень интересовалась. Она ввязалась в это за компанию и была уверена, что ее все равно не примут в этот загадочный Орден. Должны были выбрать одного, и Кира не казалась себе достойной. В восемнадцать часто делаешь глупости.
Трагедия в том, что это оказалось не тем мероприятием, в которое стоит ввязываться за компанию. Закончилось все печально: подруга, втравившая Киру в эту авантюру, погибла, а ее парень исчез. И объявился только в прошлом году. Объявился, подтверждая буквально всем своим видом, что это была и близко не игра.
Рэйни тогда ничего Кире не сделал. Но Ки его боялась. Я это чувствовал, хотя причины не знал; ведь они были друзьями, больше, чем друзьями — с чего бы ей бояться? Но она боялась, и не только — она страдала. Я не мог ей помочь. Как и она мне.
* * *ДЖОШ
Вид у него был добродушный,
но когти острые, а зубов так много,
что Алиса сразу поняла — с ним шутки плохи.
Л. КэрроллЯ заехал домой за снаряжением, переоделся и поехал к мосту. На улице было почти морозно, как-то очень уж свежо для тарзанок, но Заку, в принципе, холод не помеха. А я не собирался прыгать. Мне только нужно было его найти.
Я нашел его моментально — он был в чем-то белом и сиял, как маяк.
При ближайшем рассмотрении это белое оказалось спортивным костюмом. Ожидая, пока я выберусь из машины, Зак улыбался во все тридцать два. Он стоял, опираясь локтем о перила моста, рядом валялась большая спортивная сумка.
Моя мама умерла бы от восхищения, если бы увидела его прическу — у меня такое просто никогда не получится, и это ее немного огорчает. Дай ей волю — она перепробовала бы на мне все придуманное и не придуманное. То, что «Платиновые ножницы» не украшают ее туалетный столик, просто чудовищная несправедливость.
Слово, которое наиболее точно характеризует прическу Зака, — «геометрическая». Ничего другого мне в голову не приходит. Я многое повидал по салонам маминых приятелей, поэтому меня уже автоматически привлекали такие искусности — гладкие, черные волосы, выстриженные острыми клиньями, и рваная челка до подбородка, постоянно прикрывающая глаз. Карий с желтизной. Второй глаз зеленый, темный, как тина. Я рассмотрел это в прошлом году, когда видел его в больнице при свете. Сейчас было темно.
Зак двинулся ко мне, сверкая глазами и зубами. Еще чуть-чуть — и поверю, что он рад меня видеть.
— Привет! — сказал он. — Решил попрыгать?
— Привет. П-прохладно немного.
— Да? Я не заметил.
Он обошел меня, едва касаясь пальцем, будто очерчивал по мне круг, и от этого по коже сыпануло мурашками.
— Джошуа, а ты подрос. И прическа у тебя клевая.
На-чи-на-ет-ся…
— Если я хоть немного тебя знаю, детка, — продолжал он, — то ты пришел не просто так. Смею предположить, что ты даже меня искал.
— Да, искал, — сказал я, стараясь выглядеть дружелюбно. — Ты видишь меня насквозь.
— Ну так…
В двух словах я изложил нашу проблему. Сначала мне показалось, что Зак даже не слушает — он смотрел мне ниже подбородка не отрываясь, будто думал о своем. Будь я проклят, если не знаю, о чем. Я даже начал нервничать. Но когда закончил рассказывать, он мигнул и перевел взгляд выше.
— Ага… И что же это Большой Перри сам не пришел, а послал тебя? Подожди, я угадаю. Он отправился к Лассе, хотя сам помирает от страха. Боится, что Лассе винит его в смерти Эли. Нет ничего хуже, чем оттягивание мести, хотя сицилийцы иного мнения… А у Киры, вероятно, свои дела. И по какой-то причине они уверены, что я сегодня тебя не съем, иначе не пустили бы одного. Интересно только, с чего они взяли?
Его прозорливость меня и взбесила, и перепугала слегка. Я и близко столько не знал.
— Но ведь не съешь? — решил я прояснить ситуацию сразу.
Глаза Зака засияли, даже сквозь челку. Опасно и красиво.
— Так вы думаете, что это Беати?
Мой вопрос он проигнорировал. Блин, в этом весь Зак.
— Боже упаси. Никто так не думает. — Я вспомнил наставления Киры. — Просто нам хотелось бы поговорить с ней, может, она кого-то знает — кошек мало вообще-то. Она должна чуять своих, правда?
— Ну так чего не поговорили, раз хотели?
— Мы подумали, что лучше вначале спросить у тебя… может, ты не позволишь ей говорить.
Кира попала в точку, хотя и не совсем.
— Я всегда был падок на лесть, — сказал Зак задумчиво. — Вы молодцы просто. Я ничего не слышал о чужих кошках, но Беати действительно может знать. Она такая скрытная…
Он весело рассмеялся, будто предположение о том, что Беати может что-то от него скрывать, жутко смешно.
— Так можно с ней поговорить? — спросил я осторожно. Настроение Зака — как горящая спичка. Никаких сквозняков.
Вовремя я так подумал.
— Я, пожалуй, разрешу вам перекинуться словом. И даже провожу тебя к ней. Но…
Всегда эти чертовы «но».
— Но что?…
Зак подошел ко мне так близко, что я увидел блестящую «собачку» молнии на его куртке. В темноте его лицо казалось обмороженным добела. Он положил ладони мне на плечи и склонился к уху, почти прижимаясь губами:
— Ты должен мне прыжок, — сказал он почти шепотом.
Как только он это сказал, мурашки, бегающие по спине, отвалились, скрючив лапки. И я ощутил, как все-таки холодно.
Видно, эмоции отразились на моем лице или меня передернуло, потому что глаза Зака стали веселыми и коварными одновременно.
— Как хочешь, — пожал он плечами, — дело твое.
Я внутренне выругался, посылая глубоко в ад всех вампиров, садистов, и Зака в частности — как воплощение того и другого.
