Валерия Вербинина - Зеркало неба и земли
– Теперь ты будешь вечно ненавидеть меня, – сказал Тристан; Эссилт не отвечала, глядя на него с прежним ожесточением. – Я не спрашиваю у тебя, каким ведовством ты вызнала мое имя; ибо я есть то, что я есть, и не стыжусь этого.
Свободной рукой Эссилт достала из складок платья маленький зазубренный осколок.
– Ты говоришь о ведовстве, Тристан из Лионеля? О нет; к чему мне прибегать к нему, когда доказательства сами бросаются в глаза? Осколок твоего меча застрял в доспехах Морхольта; вот он, видишь? Я берегла его, веря, что судьба однажды окажется ко мне благосклонна. Когда Аэльрот привез тебя, ты сжимал в руке меч; ничто не портило красоту лезвия, кроме маленькой выщербинки, и клянусь тебе, я тотчас же узнала ее. Я приложила осколок к лезвию – они сошлись. А теперь скажи мне, Тристан из Лионеля: что ты делаешь здесь в чужом обличье?
Тристан отвел глаза.
– Твой брат Морхольт ранил меня отравленным лезвием. Я испытал такие муки, каких не ведают ни земля, ни небо; я не мог жить, но и умереть тоже не мог. Поэтому я попросил положить себя в ладью и отправить по воле волн.
Эссилт дико вскрикнула и отшатнулась.
– О! Так вот от какого недуга я спасла тебя! Я знаю, что это за яд; когда-то я сама приготовила его; но Морхольту не было бы нужды прибегать к нему, если бы ты не победил его коварством: в силе, я знаю, никто не мог с ним сравниться.
– Бой был честным, – возразил Тристан угрюмо, – я готов чем хочешь поклясться в этом, хоть подземными богами, хоть надземными.
– Верю; потому что ты и сам признал только что, что твоя клятва не стоит ничего.
Они стояли друг против друга; лицо Эссилт пылало гневом, Тристан же ощущал лишь ни с чем не сравнимую печаль и, пожалуй, бесконечную жалость.
– И все же ты не выдала меня, – сказал он. – Почему?
Эссилт криво усмехнулась.
– Я хотела прежде поглядеть тебе в лицо, – сказала она, – в твое настоящее лицо.
– Теперь ты довольна? – спросил Тристан. Собственный голос показался ему безжизненным и чужим.
– Вполне, – сказала Эссилт и, пришпорив коня, помчалась по берегу. Тристан не следовал за ней; он еще раз взглянул на ясную воду, в которой отражались ласточки, береза, его лицо, и понуро поехал прочь.
Всякий на его месте, у кого оставалась хоть крупица здравого смысла, тотчас поспешил бы скрыться; в более изысканной литературе такой маневр именуется «спастись бегством», и ни д’Артаньян, ни Наполеон не пренебрегали им, не говоря уже о личностях менее значимых, а то и вовсе незначительных. Тристану же было некуда идти; с тех пор как он полюбил (только что? или тогда, когда увидел ирландскую принцессу у своего изголовья? он и сам не знал), весь мир сошелся для него в Эссилт, и сердце его билось для нее одной. Но между ними пролегла чужая кровь – кровь рыжего богатыря, которого он сразил в далекой корнуолльской земле; каждая ее капля разлилась, как весенняя река, а вместе они составили целый океан, и Тристан не видел способа, как преодолеть его, не погибнув при этом.
Охотники собирались возле старого дуба, огромные корни которого, извиваясь, вылезали из земли. Издали Тристан увидел расшитое платье Эссилт и все же не поколебался предстать перед веселым сборищем с высоко поднятой головой; только в глазах его тлел причудливый, неуловимый огонек, объяснить который мог бы только старый Говернал, бывший при нем с самого младенчества: «Ну, господин Тристан, опять начинаете входить в свой норов».
Аэльрот подъехал к Тристану и, весело приветствуя его, посетовал на неудачу в охоте; и только боги ведают, чего стоило Тристану ответить на простые сердечные слова своего друга. Он ждал, что Эссилт разоблачила его и его сразу же схватят: отсрочка же оставляла ему некоторую свободу для действий. Всадники вернулись во дворец; Тристан все искал способа дорогою переговорить с Эссилт, но она избегала его.
Вечером он подошел к ее покоям. Он и сам не знал, что скажет принцессе, он хотел лишь одного – увидеть ее. Бранжьена встретила Тристана с суровым лицом.
– Я хочу поговорить с твоей госпожой, – сказал Тристан.
– Госпожа не желает видеть вас, – коротко отвечала Бранжьена.
Тристан сделал нетерпеливое движение, словно собираясь отстранить ее; но Бранжьена, смело глядя ему в глаза, встала прямо перед ним. Тристан знал, что она скорее умрет, чем уступит ему. Опустив голову, он вышел.
В каждом встречном ему чудился тот, кто послан схватить его; Тристан не стал бы сопротивляться, он был бы даже рад, если бы смерть избавила его от муки, которую он испытывал. Он с безразличием косился на попадавшихся ему по пути придворных, но сделал крюк, только чтобы избегнуть Аэльрота, с оживленным лицом спешившего куда-то. Все его существо рвалось к Эссилт, которая была для него запретна, и душа Тристана была отравлена странной, прежде им не изведанной тоской, от которой хотелось выть и биться головой о стены.
С трудом нашел он покой во сне, но всякий шорох заставлял его вскакивать и настороженно прислушиваться. Незадолго до рассвета его разбудило хлопанье крыльев; Тристан, повернувшись на постели, заметил, что на окне сидит большая черная ворона. Он досадливо сморщился и потянулся за первым попавшимся под руку предметом, чтобы швырнуть его в надоедливую птицу. Ворона следила за его движениями с почти человеческим любопытством, а когда Тристан бросил в нее ножны от кинжала, те неожиданно рассыпались в воздухе горстью серого праха.
Ворона, насмешливо каркнув, снялась с места и сделала круг, словно призывая Тристана следовать за ней. Поняв, что это за птица, витязь тихо поднялся и вышел во двор замка. Ворона летела перед ним, громко каркая; Тристан шел, не выпуская из рук верного меча. Они дошли до небольшой рощицы, скрытой от посторонних глаз; от реки, протекавшей совсем близко, поднимался густой белый туман. Ворона скрылась в нем; Тристан ждал с бьющимся сердцем – и ведьма с побережья шагнула из светлой дымки ему навстречу.
– Тристан из Лионеля, – сказала она, – ты заставляешь себя ждать.
– Здравствуй, ведьма, – промолвил Тристан в ответ. Он сделал все, чтобы голос его звучал твердо, но помимо его воли в нем слышалась дрожь, унять которую он был не в силах.
Ведьма захохотала.
– Кума моя, водяная крыса, рассказала мне, что ты был у озера; теперь тебе не миновать смерти, хоть ты и носишь чужое тело.
– Теперь оно мне ни к чему, – отозвался Тристан, – так верни мне мой облик.
– Ишь ты! – вскрикнула ведьма с восхищением. – Не слишком ли ты много воображаешь о себе, витязь? Тебе не удастся провести меня: я вижу тебя насквозь! Я читаю твои мысли, Тристан, – проговорила она, приблизив свое лицо к его лицу. Тристан отшатнулся. – Тебе не уйти от меня, нет!
