Вальтер Моэрс - Город Мечтающих Книг
— Я всего лишь горный сморчок, — как раз восклицала с большим чувством актриса, — а ты, мой возлюбленный, мурх. Никогда нам вместе не быть. Исход предрешен злой судьбой. Так давай же бросимся в ущелье Демоновой Устрицы!
Уже этих трех фраз хватило, чтобы на глаза мне вновь навернулись слезы. Роджорн Байдж был гением! Лишь с огромным трудом я оторвался от представления.
Дальше! Дальше! Афиши в витринах, которые я внимательно изучал, обещали вечера декламации, литературные салоны, презентации книг и конкурсы рифм. Потом меня снова отвлекли книгоноши, пытавшиеся навязать затасканную бульварщину, они преследовали меня целую улицу, во все горло цитируя отрывки из своего барахла.
Лишь бы избавиться от одного из этих настырных нахалов, я прошел мимо выкрашенного черной краской дома, вывеска над дверью которого гласила, что здесь находится «Кабинет опасных книг». Перед входом слонялся взад-вперед псович в красном бархатном плаще и, открывая в жутковатом оскале острые зубы, нашептывал прохожим:
— Загляните в «Кабинет опасных книг»! На свой страх и риск! Детям и старикам вход воспрещен! Рассчитывайте на худшее! Здесь есть книги, которые умеют кусаться! Книги, которые посягнут на вашу жизнь! Ядовитые, удушающие и летающие книги! Все подлинные! Это не вызывание духов, дамы и господа, это реальность! Составьте завещание и поцелуйте родных перед тем, как войти в «Кабинет опасных книг»!
Из бокового выхода через равные промежутки времени выволакивали на носилках прикрытые простынями тела, а из заколоченных окон доносились приглушенные крики. Тем не менее зрители валом валили «Кабинет».
— Просто ловушка для туристов, — заговорил со мной одетый во что-то пятнистое полугном. — Какой идиот допустит публику до подлинных опасных книг. Как насчет чего-нибудь действительно аутентичного? Опьянением Ормом интересуетесь?
— Чем? — раздраженно переспросил я.
Полугном развел полы плаща, показав десяток рассованных по внутренним карманам пузырьков. Нервно оглянувшись по сторонам, он поспешно запахнулся.
— Это кровь настоящих писателей, в которых был силен Орм, — заговорщицки зашептал он. — Одна капля на стакан вина, и ты нагаллюцинируешь себе целые романы! Всего пять пир[3] за флакон!
— Нет, спасибо! — отказался я. — Я сам писатель.
— Все вы, снобы из Драконгора, считаете себя особенными! — крикнул мне в спину полугном, когда я поспешил удалиться. — Но пишете-то только чернилами! А вот Орм даже среди вас обретают лишь немногие!
Батюшки, кажется, я попал в один из самых захудалых закоулков Книгорода! Только тут я заметил, что здесь слонялось необычайно много охотников за книгами, они вели какие-то темные дела с сомнительными личностями. Из пыльных мешков появлялись инкрустированные драгоценным камнями книги и обменивались на увесистые, полные пир кошели. Кажется, я попал на своего рода черный рынок.
— Книгами из «Золотого списка» интересуешься? — спросил меня охотник, с головы до ног облаченный в темную кожу. Маска у него была в виде мозаичного черепа, с пояса свисал десяток ножей, а в каждый сапог было заткнуто по топору. — Пойдем со мной вон в тот темный переулок, тогда я такие книги тебе покажу, о которых тебе даже не мечталось.
— Большое спасибо! — поспешно улепетывая, крикнул я. — Не надо!
Охотник демонически расхохотался.
— У меня и книг-то никаких нет! — заорал он мне вслед. — Я только хотел свернуть тебе шею и отрезать лапы, чтобы замариновать в уксусе и продать! В Книгороде огромный спрос на реликвии из Драконгора.
Я поспешил покинуть этот сомнительный квартал. Через несколько переулков все стало обычным — только безобидные туристы и уличные кукловоды, разыгрывающие с марионетками популярные спектакли. Я вздохнул с облегчением. Возможно, охотник за книгами только нехорошо пошутил, но от мысли, что мумифицированные части тела драконгорцев находят в Книгороде хотя бы какой-то сбыт, меня пробрала дрожь.
Твердо решив не плутать больше по закоулкам, я снова нырнул в поток пешеходов. Передо мной семенила, робко держась за руки, стайка симпатичных эх-ах-карлов. Глядя по сторонам огромными сияющими глазами, они выискивали любимых лириков.
— Там! Вон! Осиан Рапидо! — пронзительно визжали они вдруг и возбужденно тыкали на кого-то маленькими пальчиками. Или: — Вон! Там! Пьет кофе Кайлхард Чувствительный!
И регулярно по меньшей мере один из группы падал без чувств.
По этому городу можно было бродить без устали, и должен признаться, что увиденных чудес оказалось больше, чем я мог бы запомнить. Я словно гулял по страницам роскошно иллюстрированной книги, в которой каждая следующая артистическая идея превосходила предыдущую. Ходячие буквы, рекламирующие современные печатные станки. Персонажи известных романов, нарисованные на стенах домов. Памятники писателям. Букинистические магазины, чьи товары буквально выплескивались на улицу. Существа всех рас и размеров, роющиеся в ящиках с книгами и вырывающие друг у друга находки. Огромные мидгард-змеи, тащащие исполинские повозки, полные устарелой бульварщины, на горах которой восседали неотесанные брюквосчеты, возами утаскивавшие домой макулатуру. В этом городе постоянно приходилось пригибаться, чтобы не получить книгой по голове. В гуле голосов я ловил лишь обрывки фраз, но всякий разговор как будто вращался вокруг книг:
«…своей литературой ужасов ты меня в Вервольфов лес загонишь…»
«…читает сегодня в «каминный час» в книжной лавке «Золотое сечение»…»
«…всего за три пиры купил первоиздание второго романа Авроры Янус с двойной опечаткой в предисловии…»
«…если в ком и есть Орм, то уж точно в Мишерье Пилуксе…»
«…с точки зрения типографской печати, позор для профессии печатника…»
«…роман примечаний, вот что следовало бы написать. Ничего, кроме примечаний на примечания, это ведь было бы…»
Наконец я остановился на перекрестке, повернулся вокруг себя, считая при этом книжные лавки вокруг: шестьдесят одна. Сердце у меня учащенно забилось. Здесь литература и жизнь будто слились воедино, и все вращалось вокруг печатного слова. Это мой город. Моя новая родина.
Гостиница Ужасов
Я обнаружил маленькую гостиницу с многообещающим названием «У золотого пера», которое звучало приятно старомодно и как будто говорило и о ремесле преуспевающего писателя, и о благодушном ночном покое на пуховой подушке.
