Алина Илларионова - Клинки севера
— Девочка-девочка, я тебя съем! — медведь раскинул лапы, будто собираясь обнять покрепче.
— Дяденька Миша, я ядовитая! — по заведённой ещё тем летом традиции поздоровалась Алесса, выразительно похлопав по лушкиной корзине.
— Ты што ж, Алесса, по грибы на кобыле собралась? — леший озадаченно прижал уши, а девушка засмеялась.
— Только не говори, что тебе Мириада не разболтала, по какие грибы и куда я еду! Вернусь ли?
— Тебе решать, где дом твой, девонька. И вот што… Мне сказали кикиморы, им — подружки из Жирной Гати, а им — русалки из Козодоев, а тем — эээ… Тьфу, балаболки корявые! — медведь обернулся лещиной. — В общем, поаккуратней ты. По нашу сторону Силь-Тьерры, грят, нежить разгулялась. Колдунишки-то её шугают, конечно, да только… Что за Алидарой деется — не ведаю, а междуречье эльфы стерегут покуда, так што ты на берегу не задерживайся, а корни в ветки, и тикать! Косу-то побереги, а?
— Мне хвост дороже, — усмехнулась Алесса. Противоядия от всех видов укусов и одолженные госпожой Винзор амулеты лежали в мешке. — Но и коса пригодится.
— Кому што дороже… А мне дай-ка пирогов, не жадобься! — и потянул к девушке загребущие ветви.
Алесса хранила верность печеву Марты, а потому безропотно отдала корзину. Вот теперь точно всё.
Через бревенчатый мосток, чудом не смытый паводком, переехала шагом, зная, что из караулки она видна, как на ладони. Обернулась, помахала тем, кто ещё не сумел с ней распрощаться, и пустила Перепёлку галопом, походя вспоминая премудрости верховой езды и подыскивая укромное местечко. К исполинской ели, подметающей нижними лапами дорогу, подъехала рысью, расслабив поясницу и чувствуя себя в седле, как на табурете — жестковато, но не взбрыкивает. Оглядевшись, а для надёжности прислушавшись и принюхавшись, девушка спешилась и достала из кармашка чресседельной сумки коробочку с семью зелёными леденцами. Госпожа Винзор назвала их «загущённым ускорителем», якобы способным придать скорость и неутомимость любому животному. Человеку, впрочем, тоже, если тот наденет кованые сапоги.
Лошадка смахнула леденец, будто и не лежал он на смуглой ладошке. Девушка забралась в седло, переплела косу, глянулась в зеркальце, а Перепёлка так и продолжала переминаться с ноги на ногу, словно пёс, ожидающий хозяйского клича. Алесса легонько тронула её пятками…
— Мама! — девушка целиком слилась с лошадью, обвив руками шею и плотнее прижавшись к ней щекой. Только и оставалось, что зажмуриться, чтобы не видеть коричнево-зелёную стену слившихся деревьев.
Часом спустя колдовство наконец иссякло, и лошадка перешла на мерный шаг, а затем встала. Нервно хихикая, Алесса боком вывалилась из седла, воздух — из лёгких. Восстановив дыхание и проморгавшись, захихикала снова. Перепёлка, даже не подумавшая запыхаться, лениво зашагала к обочине, где обнаружила невероятно вкусную лиловую колючку, украшенную лимонной бабочкой. Полюбовавшись контрастом, закусила обеими разом.
Потирая отбитое седалище попеременно с поясницей, знахарка подковыляла к лошади. Та хищничала в поисках жертвы, зарыв морду в траву, а новая хозяйка тем временем осмотрела подковы. Целёхоньки! Ещё бы, десять империалов Сидору отвалила. Не думай про деньги… Я соскучился… Ну, Вилль!
Зато теперь сам собой отпал вопрос, почему маги так быстро добрались в Северинг. И это же дают почтовым голубям. Потерев лоб, Алесса вспомнила о зачарованной скадарской коннице, участвовавшей в войне. Значит, вражье изобретение?
Выбрасывать коробочку она, конечно, не стала, но расходовать решила более рационально. Если давать крохотными кусочками, то кобылка сможет держать хороший темп без устали в течение недели, и привалы потребуются только хозяйке. Алесса возблагодарила небеса за то, что родилась оборотнем — перекинулась, и ничего не болит! Благодарить родную мать она и не подумала.
Дорога уводила путницу всё дальше от Северинга на юго-запад, в земли Неверрийские, где две трети населения — люди, живущие в больших, шумных городах-муравейниках. Так их с усмешкой называл Вилль, путь к которому с каждым днём, напротив, становился короче. Погода выровнялась, и солнце, ярое на северо-востоке, в центральной полосе будто сдерживало мощь, а грозы были слабенькими, без северингских раскатов, от которых в Мартиной аптеке иной раз дребезжали стёкла. Сосны понемногу отступали за берёзы и осинки, дубы вовсе скрылись в чаще, вдоль дороги выстроились низенькие ёлочки, словно любопытные дети: а кто к нам приехал? Путешествуя раньше, Алесса избегала торных дорог и держалась ближе к глухомани, а от городов — подальше. Она и сейчас объезжала их по старой привычке, изредка интересуясь названиями у встречных. Брыков, Заозёрный, Стрелецк — пока небольшие; а белокаменные муравейники, пропахшие людьми насквозь, ей встретятся по ту сторону междуречья. Пока же знахарке хватало часов неторопливой рысцы, чтобы вспоминать и размышлять.
С тех пор, когда лоскутный мишка оживал по ночам, а пантера могла с лёгкостью шмыгнуть под табуретом, прошло немало времени, отмерянного кружевом неверрийских дорог да звериных тропок, чередой тёмных шильд с безразличными ей названиями и вереницей полнолуний. Много сказок знала кицунэ Армалина и многое поведала, когда на пару с маленькой ученицей перебирала вечером собранные за день травы. Большинство забылись, но одну, любимую, кошка-память была готова выудить из миски в любой момент. Легенду о странствиях Длинноногой Тельмы Алесса помнила наизусть, хоть рассказ занимал больше часа. Однажды Тельма пришла в столицу Заокраинного Королевства повидать матушку, но стража у ворот отказалась пропускать оборванку. Она просила и умоляла, под конец рассердилась так, что шум услышал проезжавший мимо король. Был он не злым и не добрым, потому и гнать не велел, но и не пустил, а дал задание явиться не утром и не днём, не одетой и не обнажённой, на своих ногах, но не по земле. Мол, тогда и пустим. Девушка пришла к полудню, окутанная прозрачной паутиной, на ходулях, за что и получила прозвище Длинноногая. Король, восхитившись её смекалкой, тут же предложил Тельме стать советником при дворе, да только та любила приключения.
Алесса размышляла, отчего ей, так долго искавшей дом, вдруг снова захотелось стать вольной пантерой. Только ли ради Вилля? Зачем продала все бусы, серьги и, облегчив на четверть сундучок «на чёрный день», заказала у Сидора длинный съерт с вплавленным серебром? Почему злится оттого, что кинжал, спрятанный в мешок, нельзя прицепить к поясу и время от времени поглаживать костяную тёплую рукоять? И какого шушеля тренировалась с Акимом вместо того, чтобы рисовать живописный истринский разлив?!
