Карина Дёмина - Серые земли
Еще шутили, что так оно в природе положено, сначала раки едят человека, а опосля наоборот…
…или та старушка, которая кошек держала, а после померла, сердце прихватило… и нашли ее только на третий день…
…или одержимая, своих детей зарубившая…
Нет, случалось повидать всякого, а потому Себастьян и сам не понял, отчего эта картина, почти мирная, почти пристойная, вызывала в нем столь неоднозначную реакцию.
И он поспешил взять другой снимок.
Лицо крупным планом.
Искаженное страхом, и еще, пожалуй, болью.
Разодранная шея… и не просто разодранная, гортань вырвали…
Живот — дыра. Змеи кишок, стыдливо прикрытые подолом длинной черной юбки.
— Это… не мог быть… человек? — говорить было тяжело, но Себастьян заставил себя пересмотреть снимки.
Лихо…
Не стал бы убивать. Он ведь совестливый. Он первый бы себя на цепь посадил, пойми, что с ним неладно… а ведь не далее как вчера встречались…
Позавчера уже…
Само то время, чтобы плеснуть в кофий заговоренного зелья.
Нет, гнать такие мысли поганой метлой надобно. Лихо никогда бы… ни за что бы… и эту женщину он не убивал. Но кто‑то хочет, чтобы подумали именно на него… и ведь подумают.
— Кто ее нашел?
— Дворник, — ответил Аврелий Яковлевич, дыхнув едким табачным дымом. — И да, сообщил он не только полиции… к моему прибытию от репортеров не протолкнуться было…
Плохо.
Мигом вспомнят прошлогоднюю историю, и Вевельского волкодлака приплетут, не разбираясь, виновен он или нет. Виновного так еще и отыскать надобно, а Лихо — вот он, в городе…
Сказать, чтоб уехал?
Оскорбится, дурья башка… или подумает, что и Себастьян поверил.
Успокоиться.
Лихо не при чем. Но вот отравление это своевременное весьма… будь Себастьян человеком… или не попадись ему в руки королевское колечко, как знать, чем нынешняя ночь закончилась бы…
— Аврелий Яковлевич, — Себастьян перебирал снимки, осторожно поглаживая и острые углы карточек, и глянцевую поверхность. — А с вами‑то ничего за последние дни не происходило… странного?
Ведьмак усмехнулся, этак, со значением.
— Верно мыслишь, Себастьянушка… приключилось. Цветы мне прислали. Лилии…
Он тяжко вздохнул.
— С проклятьем? — поинтересовался Себастьян.
— Что? А нет… с ленточкою черной и открыткою.
— Шутите?
— Да какие тут шутки, — Аврелий Яковлевич стряхнул пепел на ладонь, а затем высыпал в раззявленный клюв фарфоровой утки. — Или думаешь, что у меня поклонница тайная завелась…
— Ну почему поклонница… может, и поклонник…
Ведьмак хмыкнул.
— Венок болотных белых лилий… короной на твоем челе…
— Это что, стихи?
— Вроде того.
— Аврелий Яковлевич!
— Она очень любила лилии… колдовкин цветок, — он говорил, разглядывая несчастную утку с превеликим вниманием. — А я любил ее… и стихи вот писать пытался. Оду во славу… дурень старый… нет, тогда‑то еще молодой, но теперь…
Аврелий Яковлевич тяжко вздохнул:
— Предупреждает она…
О чем предупреждает, Себастьян уточнять не стал, чай, сам понимает, что ни о чем хорошем. А ведь почти поверил, что та, прошлогодняя история, в прошлом осталась.
Демон сгинул.
Колдовка мертва.
Черный алтарь вернулся в Подкозельск, где ему самое место…
На Лихо и то коситься перестали, говорил, вроде, что даже приглашали куда‑то, не то в салон, не то на бал, не то еще куда, где людям на живого волкодлака глянуть охота…
Себастьян тряхнул головой, что было весьма неосторожно, поелику голова эта сделалась вдруг неоправданно тяжелою, и он едва не рухнул с кровати. Подушка спасла. И одеяло, то самое, пуховое, в которое Себастьян обеими руками вцепился.
— Полегче, — велел Аврелий Яковлевич, заметив этакую маневру. — Тебе, мил друг, в этой постельке до вечера лежать…
— А…
— А труп от тебя никуда не денется, — ведьмак дыхнул дымом, и Себастьян закашлялся.
— За между прочим, курение вредно для здоровья! — заметил Себастьян, разгоняя сизый дым ладонью. — А у меня его и так немного осталось…
— Так кто ж в том виноватый? — притворно удивился Аврелий Яковлевич. — Нечего всякую пакость жрать, тогда и здоровье будет.
Замолчали оба.
Следовало сказать что‑то… но ничего в голову не шло. Вообще голова эта была на редкость пустой, и непривычность подобного состояния донельзя смущала Себастьяна.
Он вновь поднял снимки…
— Кто она?
— Сваха, — Аврелий Яковлевич прикрыл глаза. — Профессиональная… заслуженная, можно сказать…
О чем это говорило?
А ни о чем.
— Ты, Себастьянушка, не спеши… успеешь… крестничка моего пока не тронут, а с остальным управишься… только на будущее… перстенек королевский я силой напитал. Прежде, чем в рот чего тянуть, ты его поднеси. Ежель нагреется, то…
— Понял.
— От и ладно, — ведьмак поднялся. — Это хорошо, что ты у нас такой понятливый. И еще, вещицы какие, ежели вдруг в руки проситься станут, не бери.
— Это как?
— Обыкновенно… вот пришла, к примеру, тебе посылочка… от поклонницы… иль еще от кого… ты ее открывать не лезь. Али еще бывает, что идешь по улочке себе, а тут под ноги чужой бумажник…
— Аврелий Яковлевич, да за кого вы меня принимаете! — Себастьян оскорбился почти всерьез. Он, быть может, и не образец благородства, но чужими бумажниками до сего дня не побирался.
— Экий ты… все торопишься, торопишься… я ж не в том смысле. Лежит бумажник, прям таки просится в руки… нет, ты у нас человечек приличный, а неприличных вокруг полно. А ну как возьмут и с концами? Вот и тянет вещицу поднять, пригреть, до тех пор, само собою, пока истинный хозяин не сыщется… или вот и вовсе блеснет монетка, медень горький, но тебя такая охота ее поднять разберет, что…
— Не брать.
— Не брать, — важно кивнул Аврелий Яковлевич. — И вообще, Себастьянушка, купи себе перчатки и очки…
Очки Аврелий Яковлевич к вечеру самолично преподнес: круглые и со стеклами яркими, синими.
— Брунетам, говорят, синий идеть, — сказал он и на стеклышки дыхнул, протер батистовым платочком, отчего рекомые стекла сделались какими‑то неестественно яркими.
Глава 3. Где имеет место быть семейный ужин и высокие отношения
Тихие семейные вечера Евдокия успела возненавидеть.
Нет, ей было немного совестно, поелику нехорошо ненавидеть родственников мужа, тем паче, что сам супруг к вышеупомянутым родственникам относился с нежностью и любовью.
А она…
Она старалась.
Весь год старалась.
