Владимир Ильин - Восьмой зверь
Частных лиц отваживал растрепанный местный паренек убедительными байками о призванном восьмом звере, проклятии, проснувшейся заразе. Люди охотно верили: уничтожение древних самовосстанавливающихся построек — нерядовое событие. С деловыми людьми разговаривали люди Баргозо. Стоили такие беседы едва ли не дороже самих домов, потихоньку выкупаемых за бесценок на имя Марты. Результат стоил того. Квадратный километр территории города со всем, что на нем находилось, принадлежал мне.
В центре квартала высился родовой дом — его-то я и приводил в порядок в меру заработанных денег. Как-то сами собой прибились строители с прорабом во главе, довольно неплохие в трезвом состоянии люди. В пьяном же я их почти не видел — не потому, что они внезапно исправились, а потому что знали мое отношение к спиртному. Местная молва уверенно связывала меня с именем Баргозо, то объявляя меня дальним родственником, то внебрачным сыном. Опровергать слухов я не спешил — благодаря им меня не трогали и старались вести дела честно. Самоубийц среди ночной братии не было.
Если посмотреть со стороны — довольно неподъемное и бесполезное занятие для несовершеннолетнего без родни, если не знать подоплеки событий пятилетней давности.
Все началось с болезни матери. Неожиданно молодая, сильная женщина за каких-то пару месяцев потеряла все здоровье и превратилась в еле живую тень самой себя. Еще через месяц отказали ноги. За три месяца сменилось шестеро врачей, отец забрасывал врачей деньгами, выписывал целителей из других городов, приводил военного колдомедика, но все было тщетно. Через полгода после начала болезни мать умерла, просто не проснувшись однажды утром. За день до смерти я говорил с ней в последний раз — она словно знала о скорой беде и просила отца оставить нас наедине. Мама называла мне десятки имен, разделяя их на друзей и врагов, раз за разом требовала, чтобы я их повторил и запомнил накрепко, передала медальон-пластинку, перевесив слабеющими руками со своей шеи на мою, с мольбой хранить, не снимать, не показывать. Беседа быстро исчерпала ее силы, и тихий голос сменился еле слышным дыханием полусна-полуобморока.
Отец был вне себя от горя, он ее очень сильно любил. Укорял себя, что не увез ее куда-то. Забросил службу и целыми днями пытался утопить тоску в стакане. За мной присматривала Марта, но вскоре и она покинула нас — как бы она хорошо ни относилась к покойной матушке и ко мне, жить на что-то было нужно, а отец совсем перестал ей платить. Вскоре на пороге объявился сухонький типчик, невысокий, с неприятным водянистым взглядом — один из тех шарлатанов, кого привозил отец, будучи уже в полном отчаянии. Я слышал мельком их разговор, но в тот день не придал ему особого значения. Что я мог знать? Тип предлагал отцу вернуть мать — не к жизни, нет, но оживить ее в фантазиях, мечтах, грезах. Отец был пьян, как и всегда, потому легко согласился на увещевания и принял из рук той сволочи опиумную сигару, бесплатную на первый раз. После этого дня тип стал появляться в нашем доме каждый день. Отец перестал реагировать на внешние раздражители, питался тем, что приносил тип вместе с новой дозой опиума. Я ничего не мог поделать, мои слова игнорировались с блаженной улыбкой счастливого человека, пребывающего не здесь. Разговоры с тем хмырем завершились фингалом под моим глазом и предупреждением не лезть не в свое дело. Я уходил к Марте на ее новую работу — именно тогда она устроилась на кухню к Баргозо. Иногда забирался на чердак дома, брал в руки учебные тетради матери, вчитывался в ровные строчки изящных букв, пытаясь отстраниться от происходящего в надежде на чудо. Чудо не наступило, стало только хуже. Деньги у отца быстро кончились, а крики от ломки пробирали даже сквозь толстый пол чердака. Из дома стали пропадать вещи. Вот тогда-то на меня накатило, смесь осознания того, что все вокруг — реальность, а не ночной кошмар, вместе со страхом и ужасом происходящего.
В следующий период пребывания отца в дурмане я привел домой Марту. Я надеялся на совет и помощь, но реальность оказалась хуже — небольшой монолог от няни огласил приговор отцу. Из оков зависимости не выбираются, дальше будет только хуже. Вместе с ней мы собрали все ценные вещи из тайников и унесли из дома. На следующий день привели гостиную в порядок, вымыли окна, приодели и помыли тело отца, чтобы через пару часов в присутствии нотариуса переписать здание на Марту и оформить листы опеки и завещания в случае гибели главы семейства. Я и сам понимал, что рано или поздно наступит конец, а после решения всех юридических вопросов начал к нему активно готовиться.
Не скажу, что в тот решающий день я был спокоен, собран и не сомневался в своих поступках. Помню, подошел к отцу, пытаясь в какой раз понять, каким образом молодой мужчина, воин, наемник превратился в глубокого морщинистого беззубого старика. Он открыл глаза и впервые за много дней узнал меня.
— Ник, сынок! Прости меня! — От его слов сжалось сердце, к горлу подступил ком, а на глаза сами собой навернулись слезы. — Я исправлюсь, обещаю тебе!
Исхудалая рука потянулась к моей голове, я хотел наклониться поближе, подставив волосы под ласку, но его ладонь неожиданно метнулась ниже, к шее, и схватила за золотой прямоугольник амулета.
— Давай мы продадим его и купим лекарства! — Рука с медальоном потянула на себя. Глаза отца лихорадочно бегали, а на лбу выступила испарина от напряжения.
Я с силой вырвал медальон обратно и сделал несколько шагов назад.
— Негодный мальчишка! Ненавижу тебя! — заходилось слюной то, что некогда было моим отцом.
Вот после этого момента у меня не осталось никаких сомнений. Я спрятал подаренный матерью медальон обратно под рубашку и выбежал из комнаты, чтобы выполнить последние приготовления. Увы, мой отец был мертв, жила лишь его оболочка.
Ночью вновь прибыл тот якобы доктор в сопровождении другого человека. Я вышел из дома, достал заведомо спрятанный в траве возле входа деревянный брус и навесил на самодельные петли засова. После этого осталось обойти весь дом, набрасывая бруски поменьше на ставни окон. Верхние ставни были заколочены заведомо, еще два дня назад. Через десяток минут дело было завершено. Из дома уже доносились крики — платить отцу за новую дозу было нечем, а все приличные вещи забрали мы с Мартой.
Недрогнувшими руками поджег пропитанную нефтью тряпку и в последний раз оглядел наглухо заколоченный дом. В традициях воинского сословия, к которому некогда принадлежал отец в старом владении, было ритуальное огненное погребение на холме из тел врагов. Надеюсь, он простит мне небольшое отступление от канона.
