Змейские чары - Осояну Наталья

У слов есть власть.

Стоит им прозвучать — и окажется, что все это действительно случилось.

Пока она стоит, тяжело дыша, кривая дверь покосившейся хибары со скрипом открывается и наружу выглядывает одноглазая старуха. Внимательно смотрит на гостью — гостя, — и сердце Дафины говорит: тук-тук, тук-тук, тук-тук.

— Ах, — шепчет старуха. — Входи же, входи быстрее.

Шагнув в сторону, чтобы пропустить Дафину, она добавляет:

— Славный из тебя получился фэт-фрумос.

Давно это было. Родилась у царя с царицей дочь, прекраснее которой не было на свете. Кудри у нее были золотые, как пшеничное поле, очи — синие, как васильки, и цветы распускались там, где она прошла. Окрестные земли с замиранием сердца ждали, когда она войдет в невестин возраст, и вот наконец это свершилось. Царь объявил, что просить его дочь в жены может лишь самый доблестный, умный и красивый юноша, и устроил множество испытаний всем претендентам. Испытания были сложные, и один за другим принцы, княжичи и дерзкие простолюдины их проваливали. Но нашелся один, который справился со всеми: был он высок, статен, умен, как соломонар, и исполнен соколиной красоты. Царевне он понравился, однако царь-отец заподозрил неладное и приставил к жениху соглядатаев. Они-то и увидели, что по ночам у него во лбу загорается алым пламенем третий глаз.

«Не отдам дочь змею!» — заявил царь. Подлили жениху в вино сонного зелья, а потом изрубили бедолагу на части. Невесту на это время заперли в покоях, и она могла только рыдать, понимая, что вершится злодеяние.

И той же ночью налетел на царство губительный ветер, который все живое на своем пути обращал в пепел. Говорят, перед смертью царь просил у кого-то прощения, — но врут, наверное, ведь никто не выжил, кроме царевны, которая от тоски превратилась в каменную статую да так с тех пор и стоит на берегу озера, полного слез, подле родника с живой водой. Ноги ее обвивает змей, а может, змея — та самая, что за погибшего сына отомстила.

Старуха долго молчит, и по ее морщинистому лицу нельзя прочитать, о чем она тревожится, что видит в будущем, — ибо с той поры, как урситоаре отняли у нее глаз в отместку за болтливость, уцелевший стал более зрячим, чем положено смертной женщине.

В конце концов она тихонько вздыхает и начинает объяснять.

Безымянный отправился к Змеиному источнику, потому что такова доля геройская, говорит нана. Если герой видит, что кто-то нуждается в помощи, он не может отказать. Похоже, у источника с ним что-то случилось. И поскольку вода по-прежнему нужна, чтобы поскорее исцелить родителей Дафины, делать нечего — придется ей пойти следом за Безымянным, по геройской тропе.

Точнее, сперва надо выбрать тропу, говорит нана. Их две: длинная, но безопасная и короткая, но опасная. Пять дней или один день. Какую выберешь, юный Дафин-витязь? Решай сейчас.

Царевна смотрит в глаза своей нане и вдруг понимает, что Динка за те годы, что отпечатались в памяти, совсем не изменилась. Лет десять — тринадцать назад она была такой же старой и морщинистой, как сейчас; да и раньше, просто те воспоминания совсем размытые, и верить им трудно. Сколько же ей на самом деле?..

Об этом, конечно, можно спросить и потом.

Дафин-витязь встает из-за шаткого, древнего стола, переводит дух.

Показывай короткую тропу, говорит. Пора в путь.

Нана улыбается, взмахивает рукой.

Дверь хижины открывается, расступаются кусты бузинные — а за ними вовсе не окраина Сандавы, а густой лес, где деревья так высоки, что цепляют звезды верхушками. Как же вышло, что уже глубокая ночь? Неужто они так долго говорили, а царевна не заметила?

Нана Динка кладет руку ей на плечо: то ли желая подтолкнуть, то ли намекая, что Дафина может передумать и вообще никуда не идти, — в этом покосившемся домике для нее всегда найдется где поспать и что поесть. О прошлом, конечно, придется забыть.

Царевна берет эту руку и целует, поклонившись.

Иди, говорит нана и сует ей трайсту, в которой краюха, фляга и почему-то клубок ниток.

Иди же.

…луч вонзается ему в центр правого зрачка и летит сквозь плотные тучи тоски по утраченному навсегда девятому небу, обиды на Фыртата, который без его помощи не смог бы сотворить все, что было сотворено, болезненной любви к людям, которых он слепил из глины по образу и подобию своему, но вышли тупые глиняные болваны, с болванами и поговорить-то не о чем, а говорить он любит, хотя в Преисподней теперь уж собеседников достаточно, надо лишь снять любого с цепей или вынуть из котла и отправиться вдвоем на короткую прогулку по берегу Субботней Воды, текущей из ниоткуда в никуда, хранящей в недрах своих один необычный остров…

Змейский лес — а в том, что это колдовское царство, у Дафины нет сомнений — дышит фиолетовым холодом и источает ядовитый интерес. Здесь каждая ветка так и норовит ухватить за одежду, каждая шишка — упасть на голову и вцепиться в волосы, за каждым деревом прячется кто-то зубастый и терпеливый. Сойди с тропы, просят они. Сойди, ну что тебе стоит?

Дафина идет вперед.

Если смотреть под ноги, тропы не видно — видно только землю, покрытую толстым слоем опавших игл. Но когда царевна-витязь смотрит вперед, подальше, она смутно различает серебристую ленту, что вьется, вьется, бежит туда, где ждет опасность похуже существ, притаившихся в лесу.

Так продолжается несколько часов, и незнакомые звезды над головой все это время покачиваются — словно танцуют парами — и наблюдают за ней с любопытством, моргая. Один раз тропу в отдалении пересекает что-то очень большое и темное, размером с дворцовую часовню; оно громко пыхтит и источает смесь звериного мускуса и вишни, будто только что вывалялось в опавших плодах под огромным деревом. А может, думает Дафина, змейская вишня на запах и вкус совсем не похожа на человеческую и чудище пахнет чем-то совсем другим.

Она идет, идет, а потом невольно замедляет шаг, увидев мерцающий среди деревьев перекресток.

И куда теперь?..

Ближе к перекрестку тропа у нее под ногами расширяется, превращаясь в дорогу, и та, что ее пересекает, тоже оказывается широкой дорогой — две телеги разминулись бы без труда. Чутье — а может, усталые ноги — подсказывает Дафине остановиться. Наконец-то. Сейчас что-то произойдет.

И в тот самый миг, когда она останавливается шагах в тридцати от второй дороги, раздается грохот, словно прямо над ее головой схлестнулись две халэ — неправедные души, обернувшиеся грозовыми тучами. Кажется, что небо падает, и Дафина бросается ничком на тропу. Спиной она чувствует мощный порыв горячего ветра, а потом опасливо приоткрывает один глаз и видит нечто поразительное.

Над перекрестком мерцающих дорог парят два громадных огненных колеса; одно горит серебром, другое — золотом. Там, где положено быть ступице, у обоих чернеет густая тьма, а по ободу рассеяны очи, которые то пристально глядят, то зажмуриваются, когда колеса, чуть разбежавшись, несутся навстречу друг другу и сталкиваются с тем самым грохотом — от него в голове царевны начинает звенеть. Теперь от них еще и летят искры, и одна даже попадает на рукав, прожигая его насквозь.

Дафина понимает две вещи: она не должна сворачивать, но миновать перекресток не получится, ведь там… эти.

Пока она размышляет, что делать, колеса успевают столкнуться еще трижды.

Не считая цвета пламени, существа совершенно одинаковые, и ничто в их облике не говорит о том, что они устали, страдают от ран… или поломались? Судя по всему, что бы ни вызвало эту битву, закончится она очень нескоро, потому что у противников неисчерпаемый запас сил. Скорее царевна-витязь умрет на этом перекрестке от голода, чем колеса угомонятся.

Поэтому она вскакивает и кричит:

— Хватит!

Колеса замирают, и наступает тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени. Очи на ободах прищуриваются. Дафина вновь чувствует позади Черную, которая шепчет ей на ухо что-то язвительное, но в присутствии серебристого и золотого существ значение слов теряется, они превращаются в шипящий звуковой поток: ш-ш-ш-ш-с-с-с…