Майкл Муркок - Драгоценность в черепе
А вокруг него, на всех стенах, на каждой полке, в каждом углу висели, стояли и лежали часы. Все они шли секунда в секунду, и все отбивали четверть часа, полчаса и полный час, многие — с различным музыкальным сопровождением. Часы, разнообразнейших форм и размеров, в металлических, деревянных и прочих корпусах — некоторые были так причудливо сделаны, что по ним совершенно невозможно было определять время. Они были собраны практически из всех стран Европы и Ближнего Востока, как символы покоренных земель. Из всех трофеев барон Мелиадус больше всего предпочитал часы. Не только этот кабинет, но также все комнаты и прочие помещения башни были забиты ими. А на вершине башни были установлены огромные куранты с четырьмя циферблатами, выполненные из бронзы, оникса и драгоценных металлов, и когда по чашам колоколов, отбивая каждый час, ударяли сделанные в натуральную величину фигурки обнаженных девушек, держащих в руках молоточки, по всей Лондре разносился гулкий звон. Коллекция часов барона соперничала с коллекцией его зятя Тарагорма, хозяина дворца Времени, которого Мелиадус люто ненавидел и ревновал к своей эксцентричной сестре.
Наконец барон остановился и взял со стола лист пергамента. Это было последнее донесение из Кельна, провинции, которой почти два года назад Мелиадус преподал урок, но, как оказалось — немного перестарался. Сын старого герцога Кельнского, лично казненного Мелиадусом на главной площади столицы, собрав войско, поднял восстание и почти разгромил размещенные в Кельне оккупационные силы Гранбретании. И если бы не срочная помощь правительства в виде орнитоптеров, вооруженных огненными копьями большого радиуса действия, то Кельн, пусть и временно, но все же вышел бы из-под контроля Темной Империи.
Однако, восстание было подавлено, а сам молодой герцог — схвачен и вскоре будет доставлен в Лондру на забаву лордам. Это был именно тот случай, когда сотрудничество с графом Брассом пришлось бы очень кстати, поскольку задолго до того как поднять мятеж, герцог Кельнский сам предложил себя Гранбретании в качестве командира отряда наемников. Будучи принят, он храбро сражался во славу Империи, стоя во главе войска состоящего, главным образом, из солдат, когда-то служивших его отцу. А теперь он повернул эту армию против Империи.
Барон Мелиадус был не на шутку разгневан — молодой герцог подал дурной пример, которому могут последовать и другие. Поговаривают, что в германских землях его уже почитают героем. До него мало кто осмеливался противостоять Темной Империи.
Если бы только граф Брасс согласился…
Неожиданно лицо барона озарилось улыбкой — в его мозгу возник и в доли секунды принял законченный вид столь долгожданный план. Он подумал, что герцога Кельнского, возможно, удастся использовать несколько иначе, нежели для дешевой забавы.
Барон швырнул бумагу на стол и потянул за шнурок колокольчика. В кабинет вошла девушка-рабыня; ее обнаженное тело было густо покрыто румянами. Ожидая приказаний, она опустилась перед хозяином на колени. (Барон имел рабов только женского пола. Опасаясь предательства, он не допускал в башню мужчин.)
— Пойдешь к начальнику тюрьмы, — сказал он рабыне, — и передашь, что барон Мелиадус хотел бы лично допросить пленного Дориана Хокмуна, герцога Кельнского, как только его доставят в город.
— Хорошо, господин, — девушка поднялась и, пятясь, вышла, оставив барона стоящим у окна, с едва заметной улыбкой, играющей на полных губах.
Дориан Хокмун, закованный в золоченые цепи (приличествующие в глазах гранбретанцев его знатному положению), сошел, спотыкаясь, по трапу на причал и теперь стоял, щурясь на вечернем свету, и рассматривал громадные башни Лондры. Если раньше ему не приходилось искать каких-либо подтверждений безумия жителей Темного острова, то сейчас он имел полное тому доказательство. Было что-то неестественное в архитектуре каждого здания, в выборе цвета и формы. Но все же во всем этом ощущалась огромная сила, напор и интеллект. Неудивительно, подумал герцог, что так тяжело разобраться в психологии людей империи — слишком много в них противоречивого.
Охранник в белом кожаном плаще и белой металлической маске в виде черепа, указывающей на принадлежность к определенному Ордену, легонько подтолкнул его вперед. Хокмун покачнулся, едва не упав. Он уже неделю ничего не ел и сильно ослаб. Рассудок его помутился, и Хокмун с трудом осознавал ужас своего положения. Он провел почти все время в корабельном трюме в кромешной тьме, изредка утоляя жажду из стоящего рядом корыта с грязной водой. Спутанные волосы, потускневшие глаза… Разорванная кольчуга и заляпанные грязью штаны. Цепи до крови натерли шею и руки, но он не чувствовал боли. В действительности, он не чувствовал почти ничего: двигался словно лунатик и видел все будто во сне.
Он сделал два шага по кварцевым плитам причала, споткнулся и упал на колено. Охранники, по одному с каждой стороны, подняли его и, поддерживая, помогли добраться до черной стены, возвышающейся над причалом. В стене была маленькая зарешеченная дверь, охраняемая солдатами в масках. Тюрьмами Лондры заведовал Орден Вепря. Стражники обменялись между собой несколькими словами на таинственном хрюкающем языке своего Ордена, и один из них, засмеявшись, схватил Хокмуна за руку и впихнул в открывшуюся дверь.
Внутри было темно. Дверь захлопнулась за ним, и на несколько секунд пленник остался один. Затем в слабом, проникающем из-под двери, свете он увидел маску Вепря, но более изысканную, чем у стражников. Потом появилась другая маска, за ней — еще одна. Хокмуна схватили и потащили по дурно пахнущим темным коридорам тюрьмы. Он знал, что жизнь его кончена и нимало не беспокоился об этом.
Потом он услышал, как открывается другая дверь. Хокмуна втолкнули в крошечную комнатушку, и вскоре до него донесся скрип задвигаемого засова.
Стены и каменный пол камеры были покрыты липкой пленкой грязи. В воздухе чувствовался зловонный запах. Хокмун сначала стоял, прислонившись к стене, а затем постепенно сполз на пол. Уснул ли он или потерял сознание, Дориан Хокмун не знал, но глаза его закрылись, и пришло столь желанное забытье.
Всего неделю назад он был героем Кельна, борцом против агрессоров, храбрым воином, человеком недюжинной силы и острого ума. Сейчас же люди Империи превратили его в животное — животное, у которого не осталось ничего, даже желания жить. Человек менее знатный, чем он, возможно и смог бы, подогреваемый ненавистью, обдумывать пути спасения, но Хокмун, потеряв все, уже ничего не хотел.
Может быть, он сумеет очнуться и выйти из этого состояния. Но даже если это и произойдет, он уже станет совсем другим человеком, совершенно непохожим на того Дориана Хокмуна, что сражался с таким мастерством и дерзостью в битве за Кельн.
2. Сделка
Свет факела и блеск звериных масок — ехидная свинья и оскалившийся волк; красный и черный металл; бриллиантово-белые и сапфирово-голубые насмешливые глаза. Резкий шорох плащей и торопливый шепот.
Хокмун слабо вздохнул и закрыл глаза, затем, когда шаги раздались уже совсем близко, вновь открыл их и увидел склонившегося над ним Волка. Жар поднесенного факела обжигал лицо, но Хокмун даже не пытался отвернуться.
Волк выпрямился и сказал Вепрю:
— С ним сейчас бесполезно разговаривать. Накормите и вымойте его. Пусть он немного придет в себя.
Вепрь и Волк ушли, дверь хлопнула, и Хокмун закрыл глаза.
Очнувшись, он увидел, что его несут по освещенному факелами узкому коридору, а потом он очутился в небольшой ярко освещенной лампами комнате, где стояла покрытая дорогими мехами и шелком кровать; резной столик ломился от всевозможной снеди, в углу возвышалась сделанная из какого-то блестящего желтого металла ванна, наполненная горячей водой. Его уже ждали две девушки-рабыни.
С Хокмуна сняли цепи, одежду и осторожно положили его в воду. Кожу немилосердно саднило, когда рабыни, касаясь мягкими, нежными руками, мыли его. Потом его побрили и подстригли. Хокмун едва воспринимал все происходящее с ним. Он неподвижно лежал, уставившись бессмысленным взором в пестрый мозаичный потолок. Он позволил одеть себя в мягкое тонкое белье, шелковую рубашку и бархатные штаны, и постепенно чувство блаженства, пока еще очень слабое, зашевелилось в нем. Но когда его усадили за стол и впихнули в рот какой-то фрукт, желудок его сжался, и герцога вырвало желчью. Ему дали немного теплого молока со снотворным и уложили в постель. Потом все ушли, оставив лишь одну рабыню для присмотра за ним.
Прошло несколько дней, прежде чем Хокмун начал принимать пищу и осознавать роскошь своего нынешнего положения. В его распоряжении были книги и женщины, но он пока не желал ни того, ни другого.
Хокмуну потребовалось немало времени, чтобы напрячь свою память и вспомнить о прошлой жизни. Правда, теперь та жизнь представлялась ему полузабытым сном. Он открыл как-то книгу, и буквы показались ему совершенно незнакомыми, хотя разбирал он их достаточно хорошо. Просто они казались ему бессмысленными, а в словах и предложениях отсутствовали определенность и значимость, хотя книга была написана одним из почитаемых когда-то Хокмуном философов. Он пожал плечами и бросил книгу на стол. К нему подбежала одна из девушек-рабынь и, прижавшись, погладила его по щеке. Он мягко отстранил ее, подошел к кровати и улегся, положив под голову руки. Потом он спросил:
