Ника Ракитина - Радуга (Мой далекий берег)
— Нельзя… Сёрен, не ходи…
— Что?
— Ведьм в болоте топят… тебе нельзя…
Сашка похлопал ее по щекам. Глаза ведьмы, до того мутные, вдруг сверкнули синими камушками. Она ощупала лоб, вырвала у Сашки баклагу, припав, всосала единым духом — как песок воду. Вытерла тылом руки кровавые губы.
— Ты ж мне соврал!! Это Сёрен башмак. Помоги встать!
Сашка повиновался.
— Что стоишь? Оружие возьми!
Сашка повиновался снова. Стараясь не заглядывать в мертвые лица, снял с убитых пояса с привешенными кордами, вытащил засапожные ножи. Сольвега, шипя сквозь зубы, застегнула один из поясов на себе. Сунула за него нож. Раздувая ноздри, полюбовалась трупами.
— Больше так не делай.
— Считаешь меня выродком?
Дохромав, она обула туфельку.
— Времени нет.
Общинный амбар за Торговыми рядами, выходящий торцом к дому Луны на Ущербе, был пуст; как выметен — утоптанный земляной пол. Только в воздухе витал запах костры. Девять стражников засады, маясь бездельем, сидели на корточках вдоль беленых стен, десятый со стропил пялился, высматривая, в незастекленные окошки или махал руками стрелкам, залегшим на соседней крыше. Те сигналили в ответ: «нет, никого». Опять наступала неподвижность. Клонило в сон.
Из сусека выскочила на середку амбара, задергала усами мышь. Оглянулась, точно недоумевая, какой леший ее сюда занес. Один из стражников лениво и неприцельно швырнул в мышку нож. Нож упал, царапнув землю. Глупая зверька окаменела. Тогда сотник, отличающийся от подчиненных лишь длиной усов да качеством кожанки, покрытой не круглыми клепками, а похожей на перья чешуей, выдвинул нижнюю челюсть и мяукнул басом. Мышь порскнула в закуты. Стражники засмеялись и тут же проглотили смех. Скрипнув, приоткрылись ворота: ровно настолько, чтобы пропустить отца-дознавателя, одетого в черное и с висящим на локте неизменным зонтиком с костяной рукоятью. Стражники подтянулись и, изображая рвение, выпучили глаза. Про отца-дознавателя ходила в Кроме недобрая слава, и боялись его едва ли не больше, чем того, что выпадет жребий идти к паутиннику. Слухи были смутны и противоречивы и тем страшнее.
Отец-дознаватель махнул рукой:
— Ну, что нового?
— Так тихо. Вышла — не вышла — не докладывался никто.
Дознаватель погрыз узкие губы:
— А уж должна бы. И так магистрат тянет, сколь возможно. Не топить же этих дур в болоте, в самом деле.
Стражники сохранили каменные выражения на лицах, один сотник позволил себе ухмыльнуться.
— Тихари доложатся, а мы свое дело знаем.
— И под сплетениями не пряталась — нам бы немедля дали знать…
Караульщик свесился со стропил, потирая глаза:
— Сверкнуло никак что-то. В той стороне, откуда ждем.
Засадники подобрались: началось.
— Повторить еще раз, как действуем!
— Баба эта будет пробовать чаровать из толпы. Она открыто ходит, да и времени ей не оставили. Стрелкам посигналят или сами ее увидят и выстрелами дадут знать, где она, заодно вынесут ее охрану. Тут наш черед. Берем живьем, мы отсюда, а оцепление развернется с болота да возьмет в кольцо, чтобы не ушла; на девок схваченных плевать. Дай знак!
Караульщик, до половины высунувшись в окошко, трижды крест-накрест махнул алым платком. Стрелки на крыше прицелились, а у болота, в оцеплении, десятники покачали протазанами: знак замечен и понят.
Ветер взметнул и погнал по пустырю коричневую пыль.
Сотник по выступам взобрался на балку, добежал и грудью налег на подоконник:
— Тихо стоят.
— Потому власть уважают.
— Мою бы дочку топили — я бы не молчал.
Дознаватель, будто расслышав, поднял голову с жестким профилем, желтая совиная зенка блеснула в полутьме.
— Го-товьсь!..
— Пока сплетения не творит — не трогать.
— К чему так изощряться? — подергал ус сотник. — Взяли бы в доме тихо-мирно…
— Пылевая ведьма уже взяла… в доме… да сдохла. Да и убежать оттуда можно не только в окна и двери. Выманить ее надо было, и подальше. И без помощи оставить. С ней пограничники.
— А стреле все равно. Они ж зубами их ловить не умеют.
Дознаватель пожал плечами:
— Как знать…
— Мои люди белку в глаз с полста шагов бьют.
— Вот и ладно, — отец-радетель ухмыльнулся. — Меньше кромян поляжет. А и увидят, что мы не лаптем щи хлебаем. Будет добрым людям поучение. А наказать примерно и прилюдно, дабы не присваивала себе звание покойной государыни и не смущала умы, а также не чинила вреда Кроме и ее повелителям и защитникам.
— Ишь ты!.. — оценив восклицанием этим разум государственного мужа, сотник снова приник к окошку.
Женщина действительно не таилась. Приплясывала на седельном камне, венчающем Житний проулок, простоволосая, в красном платье. Так и пырхала жаром в глаза. Спутник при ней оказался всего один — худощавый паренек в распахнутой рубахе и холщовых штанах. Босой, он перебирал ногами на холодном от росы булыжнике мостовой, ерошил светлые волосы. «Пограничник, тоже мне!»
— Не стрелять! Ждать!
Махальщик опять старательно заерзал в соседнем окошке, заполоскал алой тряпкой. Сотник через плечо покосился на дознавателя. Может, почудилось в сумрачном амбаре со света, но за плечами у того точно дернулся черный полог. Дознаватель нетерпеливо пристукнул зонтиком.
— Что она делает?
— Совещаются. Во, на камень вскочил. Она на плечи ему полезла… Как есть — она. И пояс с оружием у нее. Парень при ней один, белобрысый, тощий такой. И как не переломится? А баба ладная, — сотник причмокнул. — Я бы тоже подержал.
— Без разницы, — дознаватель дернул костистыми плечами. — Белобрысого убить. Они идут?
— Смотрят. Почитай, на нас. Вернее, на пустырь, где толпа. Ох!
— Что?
Сотник смущенно поковырялся в голове:
— Почудилось. Косынку она на ветер пустила. И побежали! Стрелки, белобрысого! Десяток, к воротам!!
Дознаватель сморщился, покрутил пальцем в зазвеневшем ухе.
— Сплетение поиска? Не понимаю…
— Она не туда бежит!! — сотник дернул себя за усы и застонал от боли. — Не к болоту!
— Как? — дознаватель проворней белки взлетел к соседнему окошку: сотнику мало усов — еще под ребра локтем досталось. А он и не думал, что отцы-радетели так шевелиться умеют. — Ах, умница! Она к дому Старой Луны бежит!
Его острое лицо озарилось нежной, почти отеческой улыбкой.
— Не застань мы ее врасплох — всех бы оттуда положила. Пыльным в него ходу нет.
И без всякой ласки в голосе скомандовал:
— Белобрысого ранить! Ее брать немедля!
