Наталья Якобсон - Роза с шипами
-- Знаешь, если бы мы плыли в маленькой рыбацкой лодчонке, то благодаря тебе давно бы уже перевернулись и искупались в холодной воде, - чарующим тоном обратилась к нему Роза. - Ты можешь хоть минуту посидеть спокойно? Ради меня?
-- Только ради вас, - Ройс тут же оставил попытки освободиться, то ли своим смирением рассчитывая вызвать побольше жалости, то ли рассчитывая выхлопотать награду за услужливость. Ну, прямо, как хозяйская собачонка, не без злорадства отметил я, еще чуть - чуть и чтобы заслужить похвалу он будет исполнять те команды, на которые обычно отзывается только пудель.
Ройс мои мысли прочесть не мог, поэтому был на меня не в обиде. Он же не знал, что про себя я окрестил его собачкой, а вслух я разумно решил этого не произносить во избежание нового скандала. На воде, вблизи входа в храм, возможно, за секунду до решающей схватки с местными духами наша словесная перепалка ничем хорошим не закончится.
Вдруг я ощутил резкий толчок, будто какая-то невообразимая, тяжелая птица камнем ринулась в ущелье с высоты и ударилась о борт гондолы. Острые, медные коготки поскребли по борту, но звук был слышен только мне. Мои спутники не смогли бы отличить скрежетание от тихого журчания воды.
Никакая птица залететь в ущелье не могла. Для этого мало было спикировать вниз. Невидимая преграда помешала бы любому вторжению. Ни один путь кроме как через арку сюда не вел. Хватило бы птичьих мозгов на то, чтобы слететь вниз по линии высеченных в камне ступенек и пролететь не над аркой, а порхнуть в ее узкий проем. Этим вопросом я не стал долго задаваться, потому что решил, что если бы у птички были ум, чутье или хотя бы инстинкт самосохранения то она ни за что не полетела бы сюда. Даже слечь от выстрела из охотничьего ружья лучше, чем попасться в когти обитающей в ущелье нечисти. Ни один орел, ястреб, гриф или коршун не решился бы залететь сюда. Да и зачем? В водоеме не водилось рыб. Птице здесь делать нечего. И все-таки меня не оставляло настойчивое ощущение того, что где-то за моей спиной острые когти держаться за лепное украшение борта и широкие медные крылья размахнувшись, осеняют своей тенью гондолу.
Я не стал оборачиваться потому, что не ощущал опасности позади. Она исходила спереди, из того места, куда нас несло по прихоти провидения. Что бы за существо не распахнуло свои крылья над водой, оно всего лишь сопровождало нас и не стремилось причинить нам вред.
Я первым заметил мраморные ступеньки и вход занавешенный шторой с кистями. Своеобразный, роскошный причал. Еще до того, как нос гондолы ударился о выступ нижней ступеньки, я перепрыгнул через борт и очутился на берегу. Мне не пришло в голову отыскать канат и измерить дно. Я даже не предполагал, что основание лестницы упирается в дно. Плоским, натертым до блеска мраморным ступеням не нужна была твердая опора, они высились прямо над водой древние, как само мироздание и еще более вечные, чем мир вокруг них. Ведь страна окрест ущелья ныне сравнялась с землей, а храм из мрамора, залов разделенных бархатными занавесями и зеркал доказал свою непоколебимую прочность.
Роза обнажила шпагу и пошла вперед. Ройс, поняв, что пути к отступлению отрезаны, с унынием бросил последний взгляд на гондолу и поплелся за нами. Кто-то позади нас царапался и махал крыльями, прячась за борт гондолы, но мне уже не было до него дела.
Роза приподняла рукой тяжелую занавесь, кисти с мягким шелестом приподнялись, откуда-то извне блеснул свет, и вдруг острая плеть терновника вцепилась в руку Розе, обвила запястье, как живая извивающаяся гадюка. Острые шипы царапнули кожу, порвали до локтя рукав. Роза тихо вскрикнула, заметив, что такие же ветки ползут к ней со всех сторон входа. Ветки шиповника, унизанные тонкими цепкими иголочками справа и колючий терновник слева. Камзол Розы был безнадежно испорчен, а кожа оцарапана. Прежде, чем я успел кинуться на выручку, Розы рывком освободила руку, которой сжимала шпагу и размахнулась. Один удар и все терновые плети извивались уже на ступенях, навсегда отсеченные от корней. Второй, третий удар и от шиповниковых колючек не осталось и следа. Ветки валялись в воде вместе с несколькими цветками и ягодами.
-- Как глупо, я хотела сразиться с противником, а вместо этого использую шпагу, как серп, - Роза попыталась прикрыться обрывками камзола и рубашки. Ее тонкие исцарапанные плечи были обнажены.
-- Хотя бы ее раны вы вылечите, - буркнул Ройс у меня за спиной, не особо рассчитывая на внимание или отзывчивость.
-- Да, сейчас, - все-таки отозвался я, тем самым до крайности удивив своего пленника. Он, действительно, посчитал, что моя жестокость достигла апогея, но не мог же я быть жесток с единственным красивым созданием, которое без памяти любил.
Сначала мне надо было освободить руки, избавиться от страшной ноши, которую я все время нашего похода прижимал к груди. Мертвая голова оттягивала руки. Каждый миг я боялся, что сверток сам собой распеленается и голова выскользнет из моих пальцев, как мячик резво покатиться по земле, подпрыгивая и хохоча. Сейчас разворачивая выпачканную скатерть, мне хотелось для надежности ухватиться покрепче за волосы отсеченной головы, намотать их себе на руку, чтобы она не вырвалась и не укатилась в какой-нибудь темный провал, откуда я ее уже не достану.
В помещение, куда мы вошли, ничего не изменилось. Все те же зеркала на стенах, занавеси со всех сторон, прикрывающие входы и выходы. Великолепный трельяж отражает совершенную женскую фигуру, изваянную из мрамора. На ней настоящее струящееся складками платье, одна рука кокетливо поднята вверх и в ней зажато зеркальце, вторая тонкая кисть, как будто готова вот-вот взмыть ввысь, чтобы жеманно поправить прическу. Мраморная богиня так прекрасна, что у любого смертного возникло бы безотчетное желание поцеловать ее в губы. Вот только у статуи не было головы. Я посмотрел на три отражения в трех зеркалах. В каждом из них отражалась безголовая скульптура. Однажды она самовольно сдвинулась с места и трельяж разом опустел, но королевский порт, куда она пришла разыскивать меня наполнился криками испуганных и умирающих.
Я осторожно развернул голову. Она не вырвалась из моих пальцев, не подкатилась к консоли наподобие мячика. Нет, она даже не вызвала отвращения, какое обычно возникает у живого при соприкосновении с мертвой, липкой от гниения плотью. Она больше не могла вызвать даже страх от созерцания результата работы палача, потому, что обратилась в мрамор. Мраморная фигура не могла быть казнена на площади перед толпой стражей, горожан и зевак. Статую можно было разбить, но не казнить на эшафоте. Я аккуратно положил голову вниз к изящным пальчикам мраморной ступни, выглядывавшей из-под мягким оборок платья.
