Айя Субботина - Время зимы
— Что … тебе… нужно? — Слова с трудом протискивались через глотку жреца, густая слюна текла по подбородку, пузырилась, сочилась на гранитный пол.
— Ты знаешь, — пожал плечами мальчишка и отпустил голову несчастного.
— Я ничего не знаю, я лишь смиренный слуга Огненного и если на то будет его воля, он покарает тебя. Не за меня, — жрец кое-как собрался, чтоб встать на ноги. Он покачивался из стороны в сторону точно спьяну. — Ты осквернил место для молитв.
— Я осквернил обожженную рожу прелюбодейника, — выплюну ему в лицо Многоликий, уже вооружившись кинжалом. Он нарочно похвастался изогнутым лезвием, гравированным дикой кошкой, готовой к прыжку. Жрец сглотнул, поморщившись от боли, когда дернулся кадык.
— У меня есть сбережения. Сотня кратов и сотня лорнов. Я готов выкупить свою жизнь.
Многоликий сделал вид, что обдумывает его предложение. Сотня золотом — приличная сумма. Хватило бы, чтоб купить какой-никакой дом на окраине Тарема и всю утварь в него. Только что за нужда в доме, если есть замок? Многоликий, продавшись однажды, больше не торговал своей преданностью. По крайней мере до тех пор, пока кто-то не предложит больше, чем госпожа.
— Мало, — ответил он.
— Это все, что у меня есть, — голос служителя дрожал, того и гляди сорвется на крик. — Пощади, я никому ничего не скажу!
Что ж, по крайней мере ему хватило ума не отпираться, рассудил мальчишка. Видя, как жрец Эрбата заводит руку за спину, скрипнул зубами и, точно в танце, двинулся к нему. Два шага, скользящих, будто ноги не знали пола, широкий замах и скользкий удар вдоль, точно по груди. И еще шаг — в сторону, чтоб не перепачкаться кровью. Чуткий слух поймал звук треснувшей ткани мантии, следом за ним — более тихий стон лопнувшей кожи. Первое мгновение жрец не понял, что произошло, притронулся к груди. Жадная ткань глотала кровь и тот час делалась мокрой.
А потом мужчина закричал, заваливаясь на колени, словно срубленное дерево. Многоликий ткнул его ногою в лицо, заставляя на короткое время умолкнуть, забывшись стоном. Удар вышел сильным, больше, чем хотелось мальчишке — хрустнул нос, над губой расцвел кровавый, с землею пополам цветок.
— Будешь пробовать чародейничать — пущу кишки сразу, — наклонившись к жрецу, произнес Многоликий. Госпоже этот кобель был нужен живым, но сам он о том не знал, так что мальчишка собирался до последнего терзать его угрозами. — Понял ты меня? — переспросил вкрадчиво, на тот случай, если в тумане боли служитель не расслышал его.
— Понял! — Мужчина гундосил и не знал, за что ухватиться: то ли за нос, синий и надутый, как слива, то ли за порез на груди. Жрец лежал ничком и сучил ногами, словно беспомощный жук.
Многоликий задорно рассмеялся. Зрелище веселило его сильнее балаганных скоморохов и кукольных театров, что часто бывали в Тареме в ярмарочные дни. Что интересного в кукольных смертях и страстях? Их деревянный тела мертвы. Другое дело — живая плоть, чуткая к боли. И настоящая жизнь, которую можно держать над клинком — отпустить или дать жертве право на еще один вдох?
В такие моменты Многоликий считал себя едва ли не властелином над человеческими жизнями.
— Бывал ли ты восемь лет назад в Дасириии? Весною, когда на троне еще сидел император-полудурок? — Мальчишка присел на корточки в паре шагов от жреца. Не было нужны спрашивать, но ему хотелось сделать все, как следует. Вдруг кобель еще об чем проболтается?
— Был, был, — спешно ответил служитель Эрбата. — Я не хотел, клянусь Огненным! Она сама, грязная баба, все хотела понести, чтоб было кого заместь Нимлиса на престол усадить. Чтоб ей пусто было, гадюке!
— И Фарилисса не прибегала ни к каким средствам, чтоб обезопасить себя от твоего семени? — Многоликий отставил проклены жреца без внимания. Щенячья натура — все валить на бабу, будто она ему черным колдовством Шараяны член подняла. Мужчина отрицательно качнул головой.
— И сколько раз ты с нею был?
— Два, — выпалил он и вдруг как-то сжался, словно застигнутый врасплох любовник перед лицом обманутого мужа. — Нет, три, — поправил сам себя и побелел, глянув на собственную окровавленную ладонь.
На всякий случай мальчишка отодвинулся еще на шаг назад — не хватало, чтоб кобель вывернул ему на ноги свой обед или ужин. Сидеть на корточках было неудобно, ноги затекали и грозили потерять ловкость, а Многоликому непременно хотелось видеть лицо прелюбодея, поэтому он не сменил позы, но поторопился с дознанием. Благо, что жертва запросто сознавалась во всем.
— И ты присягнешь на том в Храме всех богов? Служитель уже собирался в который раз кивнуть, но раздумал.
— Я не вернусь в Дасирию, — как-то угрюмо ответил он, вроде страх в нем истощился. — Тем более в Храм всех богов. Едва ноги мои ступят за стены Иштара, несносить мне головы, уж Фарилисса о том позаботилась.
— Я не предлагаю, — напомнил мальчишка и, будто бы невзначай, размазал пальцем лужицу крови. — Ты поедешь с нами по своей воле или не по своей, выбирай.
Что-то во взгляде жреца подсказало мальчишке, что по-хорошему кобель не пойдет. Ну и ладно, решил он, поднимаясь, чтоб снова отвесить удар в самое рыло. Новый хруст, новый вопль. На пороге затряс телесами толстяк Саа-Рош, закудахтал, точно квочка.
— Ты что — удумал пришибить жреца Эрбата прямо в его храме?! — Его подбородки колыхались, поблескивали то ли от пота, в руках звенела монетами полная мошна — наверняка дасириец собирался пожертвовать Огненному, чтоб откупится от божественного правосудия.
— Заткнись, — прошипел Многоликий почти не разжимая губ. — Бери этого и пойдем. А будет дергаться — дай по роже.
В последнем мальчишка сомневался. Впрочем, он бы и так не отказался от удовольствия приложиться к прелюбодею сапогом или сталью.
Многоликий немного задержался, глядя на кошель бывшего советника, который Саа-Рош таки оставил на алтаре Эрбата. Мальчишка не тронул денег — они были ему не нужны. Он только с любопытством поглядел на все лики бога и опрокинул на подношение чашу с маслом.
— Так я и знал, что вы все глухи и слепы, — произнес он, так и не дождавшись кары. И двинулся к выходу, вдоль кровавого следа, что тянулся за служителем Эрбата. Глава четырнадцатая
Раш проснулся от нестройного ора голосов северян, которые упражнялись в пении. Он какое-то время отчаянно боролся с недосыпом, закрывал ладонями уши, но вакханалия внизу продолжала настойчиво выталкивать из сна. Карманник свесил ноги, прошелся пятерней по волосам, которые спутались вороньим гнездом, и зевнул. Окно густо затянуло морозным кружевом, но Раш смог рассмотреть главное — на северную столицу опустились сумерки.
