Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – граф
Эпилятор, сбросив поднос, положила на середину стола. Я тихохонько вякнул от двери:
– Ваша милость, теперь уже точно продаем эту штуку…
Она огрызнулась зло:
– Вижу.
– Надо бы…
– Что надо?
– Не знаю, вы уж сами решайте. Но как-то иначе…
– Ну-ну, давай, дурак, бейся сам в стену, я посмотрю.
– Иначе, – повторил я. – Брошь – вещь красивая, должна быть у вас на шее, это вы придумали мудро, вы же у нас мудрая, ваша милость!.. Хоть и красивая, что вообще-то странно. А эта штука – вроде бы стрэ-мент хитрый. Если осмелюсь предложить вслух, что значит в голос, то я бы взял его в руку, этот стру-мент… как будто понимаю и что-то делаю…
Она сперва нахмурилась, потом вдруг коротко и зло хохотнула.
– Бери! Только не сломай своими толстыми лапами.
Я медленно, чтобы она ничего лишнего не подумала и не насторожилась, пересек комнату и осторожно взял эту странную штуку. Пальцы как будто сразу вспомнили, как надо держать, хотя такой вещи я никогда не видел. С виду из металла, но на ладони легче губки. Я всматривался в выступы, щелочки, смутно ощущая, что вот сюда выходит либо перегретый воздух, либо отработанные газы, вот эти рифленые выступы для упора кончиками пальцев… ага, вот в этом положении четыре упираются в эти бугорки, их тоже четыре, ладонь обхватывает удобно, а большой палец ложится сверху… вот сюда, здесь красное несмываемое пятнышко… измененного металла, если это металл…
Леди Элинор наблюдала с насмешливым выражением, я же держал на лице тупое выражение крутителя хвостов и по-бараньи рассматривал крохотное отверстие на вытянутом кончике. Протиснется разве что карандаш, что оттуда вылетало – струя теплого воздуха, им женщины сушат волосы, или атомные пули, – непонятно, но я рассматривал с разумной осторожностью, сам не поворачивая к себе этой дырочкой и стараясь не направлять в сторону леди Элинор.
Леди Элинор вдруг произнесла холодным голосом:
– Начинается.
Зеленый цвет малахита стал розовым, перешел в багровый. Каменная стена исчезла, открылся зал, широкие ступени, на последней – багровый ад, словно рождается красный звездный гигант. Длинные беззвучные искры ударили во все стороны, словно фейерверк, из пурпурного хаоса вышел чародей, одетый все в тот же серый плащ, теперь я рассмотрел, что плащ довольно старый, поношенный, как и темно-красная шляпа, что успела повидать многое.
Он все так же сошел по ступеням, прошел через комнату, абсолютно не обращая внимания, что с этой стороны зеркала на него жадно смотрят двое. Леди Элинор злобно и разочарованно зашипела. Чародей даже не взглянул в ее сторону, я торопливо шагнул вперед, взмахнул рукой, привлекая его внимание. Он на ходу повернул голову, я улыбнулся и шутливо прицелился в него своей штуковиной. Он замедлил шаг, потом остановился и посмотрел внимательно.
Леди Элинор задержала дыхание, а я видел по его взгляду, что чародея заинтересовала не столько эта штука, как положение моих пальцев на рукояти, а это явно рукоять, что понятно только тем, кто их видел. Для Средневековья пистолеты и бластеры одинаково непонятны, и любой рыцарь, как и любой мудрец, возьмет скорее за ствол, чем за рукоять.
Я подмигнул ему и сделал вид, что нажимаю на курок. Он неожиданно улыбнулся, покачал головой. В глазах мелькнуло сожаление, мне показалось, что губы слегка дрогнули, словно что-то сказал.
– Включи звук, – посоветовал я доброжелательно и показал пальцами, как будто поворачиваю верньер. – Поломка с твоей стороны. Или ты отрубил нарочно?
В его глазах мелькнула искорка, тут же как будто отдернули звукопоглощающую завесу: донеслись странные звуки шлепанья, словно непрестанно падают крупные капли, размером с лягушек, шелестит его одежда, я даже услышал шумное дыхание колдуна.
– Спасибо, – сказал я обрадованно. – Отличный звук, объемный!
Его улыбка стала шире, но взгляд переместился в сторону, лицо стало строже, словно увидел, как стрелка невидимого манометра подходит к опасной черте, бросил коротко:
– Пожалуйста. Но в другой раз придумай что-нибудь умнее.
Он сместился за пределы видимости, с минуту мы с леди Элинор видели это странное помещение, затем все подернулось багровыми узорами, а они разрослись, уплотнились и превратились в прежнюю стену малахита.
Я осторожно положил загадочную вещь на середину стола, отошел на несколько шагов и остановился, скромно ожидая приказов. Леди Элинор кипела, раздираемая злостью, возмущением, и в то же время глаза радостно блестели, а грудь ходила ходуном, словно волшебница взбежала по высокой лестнице.
– Мерзавец! – выпалила она с жаром. – Сволочь!.. Он даже не посмотрел на драгоценный талисман!
Я поежился под горящим взглядом, хотел смолчать, но она прожигала меня, как боевым лазером, я промямлил:
– Что с мужчин взять, ваша милость… ну не понимаем мы по своей тупости ценности золотой ерунды… простите, золотого фаберженья…
– Дурак, – крикнула она. – Простую вещь не станут украшать вот так золотом и драгоценными камнями! Это какой-то могущественный талисман, не иначе.
– Да-да, – согласился я торопливо, – как скажете, ваша милость. Но только он могущественный для женщин, а мужчинам на него наср… в общем, мужчины народ грубый и толстокожий. Или вы мужчин еще не видели?
Она оскалила зубы, как хищный зверек:
– Не распускай язык, дурень.
– Но, ваша милость…
Она оборвала со злостью:
– Ничего удивительно, один дурак отыскал то, что заинтересовало другого дурака.
– Ваша милость, – напомнил я, – но чародей-то заговорил…
Она нахмурилась, радость борется с разочарованием, сказала озабоченно:
– Но что он хотел еще? Думай, раб, а то прикажу выпороть на конюшне!
Я развел руками.
– Ваша милость… Рази ж я упомню, что у вас там в сундуке? Я ж не заглядывал вглыбь. Вдруг там такое, что он ахнет и попросится к вам в помощники?
Она фыркнула, но промолчала, на идеально ровном кукольном лбу проступило какое-то подобие морщинок, тут же загладилось, как в анимации. Глаза стали задумчивыми.
– Иди, – разрешила она. – Я буду думать.
Она будет думать, сказал я себе уже на лестнице, дура. Что тут думать, когда надо выволакивать все из сундука и выбирать, выбирать… А то и все показать этому мудрому из тридесятого. А что мудрый – понятно, на такую красотку разок взглянул усмешливо: знаем таких, видали, – и больше не смотрит, второй раз ожечься не хочет. Хотя кто знает, сколько раз ожигался. Главное – сейчас не хочет обжечь даже пальчик, в то время как иные горят на этом нехитром деле до могилы.
