Михаил Чулков - Пересмешник, или Славенские сказки
Когда пришел я к оным и стал рассматривать внутренность сада, то совсем мне не в примету превеликий водяной бык ударил рогами в двери столь сильно, что чуть они не повалились и вместе со стеною. От сего удара я несколько робел, ибо услышал его невзначай; потом, собирая поминутно свои силы, начал рассматривать сие чудо. Огненные его глаза наполнены были тогда кровию и сверкали наподобие ярких звезд; изо рта его падала на лол кусками белая пена; бил он ногами в землю и подымал великую пыль. И так разъярившись еще больше и разбежавшись, ударил рогами в ворота сильнее еще прежнего. Что должно мне было думать о таком его свирепстве? Вознамерился было я убить его: ибо я вооружен был тогда пращою, потому что на том острове, на котором я обитал, без оной обойтися было невозможно для множества свирепых зверей; но опять раздумал, опасаяся, чтоб не причинить тем обиды обладателю тем местом и, не видав еще его, сделать толикое озлобление: ибо, думал я, что, может быть, сделается он моим покровителем. Однако некоторая непонятная сила принуждала меня вооружиться совсем без нужды против сего свирепого чудовища.
Долго я превозмогал себя и не хотел сего исполнить; наконец пришло на меня некоторое забвение, и весьма сильный сон начал клонить мою голову. Я лег на камень, который близко меня находился, и в скором времени заснул.
Как только я затворил мои глаза, то в забвении моих чувств мечталося мне сие происхождение: весьма с высокой и крутой горы сводили под руки совсем мне незнакомого человека, которого называли проводники хотынским обладателем Оланом. Сии проводники были боги, один Перун, а другой Световид, во образе пастухов. Я сидел тогда на берегу быстрой реки, которая, протекая с великим стремлением, омывала мои ноги. Увидев сих людей, идущих прямо ко мне, встал и ожидал их к себе с некоторым подобострастием: ибо и под смертным видом божество их не скрывалось.
Подошед весьма близко ко мне, говорили они Олану:
— Вот твой избавитель, — указывали они на меня, — он по определению нашему прекратит в скором времени твое несчастие, в воздаяние за что выдай за него дочь твою Плакету, ибо и сие смотрением нашим уже исполнено. Мы дали им свидание и начали в сердцах их любовь. А ты, Кидал, — продолжал говорить великий Перун, — сорви сию траву, коя растет под тем камнем, на котором ты спишь, и, приложив оную к замку, оставь на том месте и, вошед в середину, убей сего вола, который находится в ограде сего сада: тогда узнаешь ты, как можешь освободить владение Оланово от ига рабства, ибо справедливый наш гнев за несказанное беззаконие его жены над оными уже кончился. Прими в твои руки почти уже бесчувственного хотынского обладателя и будь избавителем его. Добродетель твоя, приятное нам житие и чрезвычайная храбрость заслуживают сию славу.
И когда я только взял под руки незнакомого мне и еще до сих пор неизвестного Олана, то боги, оставив образа смертных, в одну минуту скрылись в облаках, и я препроводил их с великим страхом и трепетом. Хотынский обладатель столь был слаб тогда, что не мог стоять о себе и как только облокотился он ко мне на плечо, то я тотчас проснулся и, удивляясь весьма много сему, предприял исполнить божеское повеление.
Продолжение Кидаловых приключений
— Проснувшися, — продолжал Кидал, — озрелся я на все стороны и увидел ту траву, о которой сказывали мне боги: она росла почти под самым тем камнем, на котором я спал. Сорвав ее немедленно, поспешил я к воротам; и как только приложил оную к замку, то в одну минуту упал он на пол, цепь переломалась и ворота растворились. Я, не опасаясь ничего, вступил в тот сад и когда увидел, что разъяренный вол бежал ко мне с великим стремлением, то я, вложив поспешно в пращу большой кусок железа, поразил его в самый лоб, и так сильно удалось мне его ударить, что он, не шагнув после ни шага с того места, с великим ревом издох; и как только вышел из него дух, то все деревья, находящиеся в сем саду, вдруг опустили свои ветви и казались совсем поблеклыми; цветы, растущие по дорогам, облетели, и началось подо мною некоторое колебание земли, чего я нимало не опасался, и продолжал путь мой далее, без сомнения, сохраняем будучи богами.
Когда же пришел я на середину сего сада, то увидел тут весьма толстое дерево, которое всякую минуту шевелило своими листами: оно было не весьма высоко, но весьма кудревато, так что под ветвями оного поставить было можно целое здание; кора на нем была красного цвета и походила больше на кровь, давно уже истекшую из человека; при корне оного кора сия немного раздвоилась, и на теле дерева написаны были сии стихи:
Богами проклята еще в начале века,
И нет ни одного на свете человека,
Который бы хотел вкусить мои плоды:
Я в свет произвожу болезни и беды,
Отчаянье, печаль и, словом, все напасти;
Все смертные моей трепещут ныне власти.
Я только для того на свете пребываю,
Что счастие в себя народно пожираю,
И волей не даю ни малой им отрады.
Гублю всегда людей, опустошаю грады;
А если принуждать к добру меня кто станет,
То власть моя тогда навек пред ним увянет.
Прочитав сию удивительную надпись, не мог я пробыть без негодования и столь подосадовал на неистовое это дерево, что, выняв саблю, начал рубить его ветви.
Но весьма в скорое время удержал меня некоторый гигант за руку и говорил мне:
— Постой, ты избавитель одного народа, а не всего смертного племени; и так искоренять сие древо до основания тебе не должно. Возьми, — продолжал он, подавая мне некоторый весьма острый камень, — оным ты раздроби голову убитого тобою вола, из мозгу его выйдут два воина, которые в одну минуту убьют друг друга, и который упадет из них навзничь, то с того сними панцирь, шлем и саблю и облекися в них, тогда способен ты будешь освободить Олана от крепкого сна или способен будешь приступить к сему делу.
Итак, отдавши мне сей камень, поднял он отрубленные мною ветви и, посмотрев на меня с великим удивлением, скрылся из моих глаз.
Держа в руках дар сего духа, думал я бросить его на землю: ибо представлялся он мне совсем ненужною вещию для разрубления воловьей головы, и размышлял я так: "Имев при себе саблю, должен помощи искать от ножа". Но, однако, пошел я с оным к буйволу и только переступил шагов с десять, как увидел подле некоторого куста крылатого юношу, который, сидя тут, весьма горько плакал. Я хотел знать непременно причину его печали и, для того остановившись, спрашивал его, кто он таков и о чем так много скорбит, и если есть к тому способ, то я обязывался быть в его услугах.