Лилия Баимбетова - Перемирие
Я ехала все дальше и дальше на юг, а на улицах кричали о новой северной войне. Но чем южнее я забиралась, тем меньше тревоги было в этих криках, а больше — жадного любопытства. Даже сюда, на Границу, долетали мрачные известия, и люди на рыночной площади охали, обсуждая северные дела, — как месяц назад обсуждали предстоящую свадьбу лорда Итена.
Никого здесь не трогали северные проблемы, и меня — меньше всего.
Но что же было причиной наших совместных странствий? Итак, мы дружною командой явились туда и убедились, что Кукушкина крепость вполне себе на месте, стоит и ждет чего-то — своего часа, надо полагать.
Дело, значит, не в книге.
Хорошо, в этот раз они искали Кукушкину крепость, но что они искали в тот раз, когда мой дарсай угодил в плен к нильфам?
И тут мне отчего-то вспомнился — кто? — муж Лорель Дарринг. Неведомый странник, что пришел из нильфьей страны. И спас своим появлением Птичью оборону и весь человеческий север.
Он был… кем он был — пришелец с северной стороны, почему он вспомнился мне, когда я думала о молодом Вороны, отпущенном из нильфьего плена?
И тут я пошла — быстро-быстро — пошла прочь от себя, от своих мыслей, от этого места меж золотистых кленов. Что за чушь порой лезет в голову!
Я шла сквозь сухую душицу, словно сквозь воду, и сухие соцветия колыхались у моих коленей. У самой стены казармы доцветал непобедимый ни холодом, ни временем белый тысячелистник — самый стойкий солдат цветочного воинства.
Я завернула за угол.
Возле изгороди на перевернутой бочке сидел пленный Ворон с кое-как перевязанной культей вместо правой руки. Я на его присутствие до сих пор и внимания не обращала, настолько он был ко всему безучастен, что и мы становились к нему равнодушны — сидит и сидит, внутреннюю нашу струну затрагивает не больше, чем вороньи разъезды в десяти лигах отсюда.
Ничего особенного, подумаешь, Ворон.
Но эта картина странным образом напомнила мне россказни хэрринга о моем детстве.
Я невольно прислушалась к себе — к нему, к Ворону. И впрямь ведь ирис, как и тот, выдавший меня некогда хэррингу.
Мимо проехала изящная крытая повозка с шелковыми занавесями на окнах — не иначе, как кто-то из семьи лорда. В окошке показалось светловолосое дитя — длинные кудри, бледное личико, огромные любопытные глаза.
Я смотрела, как завороженная. Это так и выглядело — тогда, в моем исчезнувшем детстве? Иди это просто наваждение, чушь мистическая?
Ирис поднял голову, невольно заинтересованный. Солнечный свет отразился в вороньих глазах, и они засияли этим светом — полные чистейшего пламени алые озера.
И я отогнала появившуюся было мысль. В рукописи — той, что давала мне Лайса Эресунд, — говорилось о муже Лорель Дарринг: "глаза его налиты кровью". И на какой-то нелепый миг мне подумалось….
Существует целая куча аргументов против, целая куча. Но у меня есть один поистине неоспоримый: не могу я представить себе человека, который про этакое вот чудо, про величайшую эту драгоценность (даром, что в ожерелье ее не ставить и в перстень не вмуровать), про живой этот ясный свет скажет "глаза, налитые кровью".
И я отправилась на растерзание делам, которые уже выстроились в очередь за моим вниманием. Но когда я беседовала с новичками, и ходила в поисках кейстов, которые разбрелись кто куда, и сидела над картами, мысль о Лорель Дарринг и ее советнике не покидала меня.
И в какой-то момент мне причудилась вековая тьма, холод сырой, каменный — тихий плеск маленьких волн, которые сами собой рождаются даже в полном безветрии.
Но я забыла об этом и вышла из казармы на свет. На чисто выметенный двор падал, лениво переворачиваясь в движениях воздуха, алый кленовый лист. Я следила за его полетом, и сердце мое — глупое сердце — болело и беспокоилось. Как сказал поэт:
С древнейших времен
Для всех неизбежна смерть.
Но вспомню о ней —
И сердце бедою жжет.32
Не своей смерти я боялась, а смерти другого. Не меня ли пошлют уничтожить его, когда вычислят, наконец? Хэрринг считал мои страхи безосновательными, и, может быть, следовало разубедить его? Если бы я рассказала ему — шаг за шагом — все то, что я видела и что убеждало меня, хэрринг поверил бы тоже. Но надо ли было мне это сделать? Я не была готова отправиться за его головой, но еще меньше я готова была доверить это кому-то другому…
А вокруг пахло осенью: пахло высыхающими листьями и еще чем-то, что летало в воздухе, словно паутинки, носимые осенним ветром.
Глава 15 Перевал Снов.
В том месте, где горная цепь ближе всего подходит к югу и где в времена брала исток Черная речка, нет надежных перевалов через горы. Вороньи и истерейские караваны, ходившие испокон веков из Эльста в Нуваралию, используют обычно пещерные ходы, получившие название Перевала Снов. Место это тайное, и купцы из людей, которые тоже не прочь нажиться на торговле с Воронами, не знают, где оно находится. Наши купцы считают, что с тем же успехом и люди могли бы снабжать вороний народ; им словно безразличен (а может, и правда, безразличен) тот факт, что именно Вороны грабят их караваны; купцы — это такая особая порода людей, они готовы торговать хоть с дьяволом.
Я знаю о Перевале Снов довольно давно, еще с тех пор, как была торренсом, старшим рядовым. Это самое то место, чтобы устроить засаду на вороний караван или просто на отдельных Воронов, забредших туда по какой-нибудь надобности. Однажды, когда я была гораздо моложе, я нарисовала карту окрестностей пещеры одному купцу из Лормта, но он ее то ли пропил, то ли потерял.
На этот раз со мной было десять человек, ведь Перевал Снов — это формально уже территория Воронов. До кордона на Белой реке, где истереи держат небольшую лавочку, мы планировали доехать верхом. Я привыкла там оставлять лошадей; истереи, хотя сами и из птичьего семейства, приглядывают за ними хорошо, к тому же они привыкли дружить с Охотниками, ведь, торгуя на человеческих землях, они опираются только на нашу защиту.
Мы ехали по глинистой дороге, совершенно никуда не торопясь, словно на прогулке. После этой дурацкой поездки на Север я наслаждалась каждым днем, каждым вечером, наслаждалась привычной теплой южной зимой, запахами, плывущими в воздухе. Здесь не было снега и не было холода, здесь было тепло, привычно и спокойно.
По левую сторону от дороги тянулись луга с редкими перелесками и небольшими озерцами в карстовых понижениях. По правую сторону был глинистый обрыв, и над ним поднимались невысокие горы с отдельно стоящими деревьями на склонах. Кое-где белели выходы горных пород.
