Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда
— А ты их убил.
— Конни, я был бы благодарен тебе, если бы ты сейчас помолчала. Убил. Собственными руками, всех, женщин, детей, стариков… о ком там еще мораль печется? О калеках и инвалидах? Не столь важно, суть в том, что я исполнил свой долг по отношению к этим людям. Прикрываться газом, ядом и прочими выдумками цивилизации гораздо более подло, начинаешь забывать, как выглядит смерть, а там недолго и богом себя возомнить. Но мы ведь разговариваем не обо мне, правда?
Я кивнула. Не о нем, хотя сейчас я узнала о Карле едва ли не больше, чем за все то время, что жила в Орлином гнезде.
— Итак, у него получается выжить, честно говоря, моя ошибка, слишком много крови за один день…
Разве он боится крови? Нет, это не страх — другое. Усталость?
— И не только выжить, но и спуститься с гор. О том, в каком состоянии находится психика, умолчу. Странно, что он окончательно не свихнулся, наверное, спасло именно то, что люди в деревне были, как бы объяснить, чужими. За год или полтора невозможно восполнить пробел в полтора десятка лет. Конечно, о том, что происходило дальше, могу лишь догадываться. Повезло попасть к монахам, более-менее привычная обстановка казармы и возможность истреблять нежить, то есть мстить. Он и мстил. И снова получаем довольно размеренную жизнь в ограниченном строгими правилами социуме. Мужском, заметь, а это накладывает свою специфику. Дружба — понятие ясное и усвоенное, долг, честь, что там еще? Высокая цель, в некоторой степени оправдывающая не совсем чистые средства. У инквизиции, как и прочих структур, занимающихся социальными чистками специфическая мораль. Вернее принцип разделения на тех, к кому можно и нужно применять принципы морали, и остальных. В данном случае в основу системы координат была положена религия и биологическое разделение на расы.
Карл любил и умел читать лекции, спокойный, почти равнодушный, он вместе с тем умудрялся излагать так, что… честно говоря слушать это было тяжело.
— Не нравится? А что ты хотела, солнце мое? Чтобы как в сказке красиво и просто? Так не бывает, — Карл остановился и, повернувшись спиной ко мне, продолжил.
— А дальше происходит следующее, ты берешь и переворачиваешь с трудом выстроенный мир с ног на голову. Полюса меняются. И если следовать формальной логике, принципам чести и законам инквизиции, он должен сам себя уничтожить. А это вступает в противоречие с инстинктом выживания, и в результате очередная ломка сознания. В теории подобные эксперименты ведут к полному разрушению личности или серьезному психозу. Вспомни Сержа — вот тебе наглядный пример того, что могло получиться.
Не могло. Нельзя их сравнивать. И разговор этот лишен смысла, если попросить Карла замолчать, он замолчит. Но тогда отчего я сижу и слушаю, внимательно, опасаясь упустить какую-нибудь мелкую, но чрезвычайно важную деталь.
— И в довершение всех неприятностей, Рубеусу приходится общаться со мной. С одной стороны — болезненно и унизительно зависеть от того, кого ненавидишь, с другой — весьма полезно в плане общего развития. Стимул, причем очень хороший стимул. И можешь мне поверить, без этой ненависти ему пришлось бы гораздо сложнее. В конечном итоге он адаптируется, подходящее занятие плюс возможность оправдать свое существование приносимой людям пользой. Равновесие. Только вот это равновесие вновь нарушается твоим возвращением.
— Предлагаешь извиниться?
Былая обида накрыла с головой. Да, я мешаю. Я уже и забыла, насколько я всем мешаю. Скорей бы разговор закончился и назад, к технозверю, к хлорированной воде, вибрирующим стенам, запахам и звукам, которые проникают сквозь сон. Я там нужна.
— Предлагаю успокоиться и заглянуть чуть дальше собственных обид. Попытайся проанализировать все, что я тут сказал. Или полагаешь, что ради собственного удовольствия битый час распинаюсь? Да, ты нарушила равновесие, ты не вписываешься в выстроенный им мир, который он охраняет весьма тщательно, поскольку знает, как хреново, когда этот мир рушится. Мика — такая же устоявшаяся часть мира, как Хельмсдорф, граница, обязанности, долг и прочая хренотень, за которую он цепляется и будет цепляться до последнего. Переломить или переделать не надейся, потому что еще одной ломки психика просто не выдержит.
— И что мне делать?
— Приспосабливаться. Терпеть. Учить.
— Чему?
Вопрос риторический, я не смогу, я не сумею, я сама сломаюсь, немного уже осталось. Мой мир тоже рухнул, и до сих пор больно оттого, что я помню его, и горы, и пещеры, и свободное падение, и надежные крылья ветра, и недостижимое теперь ощущение свободы.
— Всему, Коннован, — Карл присел на корточки перед диваном и приподнял пальцами подбородок. Глаза в глаза. А раньше я бы на такое не решилась. — Пойми же, он не знает, что с тобой делать. И с собой тоже. Разум говорит одно, эмоции другое, и никаких четких правил, инструкций. Этот опыт слишком индивидуален, чтобы передать кому-то. Ты не друг, не родственник, не соратник или коллега, но и не враг. Ты не вписываешься ни в одну из привычных категорий.
— Зато Мика вписывается.
— Вписывается, — согласился Карл. — Прекрасно вписывается. Опять же возвращаемся к пребыванию в ордене инквизиторов. При всех тех ограничениях, которые налагает Церковь, к некоторым слабостям человеческим она относится снисходительно. Брак — запрещен, на случайные связи посмотрят сквозь пальцы, лишь бы связи эти не мешали основной работе. Постепенно вырабатывается стереотип поведения — деньги-товар, услуги-товар, причем в подавляющем большинстве случаев инициатором сделки выступает женщина.
— Это мерзко.
— Это жизнь, милая моя. Обыкновенная человеческая жизнь. Мика проявила инициативу, предложив именно те отношения, к которым он привык. Правда, забыл одну мелочь: здесь уехать некуда, и деньгами расплатиться не выйдет. Он пропустил момент, когда можно было безболезненно отделаться от Мики. Когда появилась ты, Мика перестала быть просто женщиной, с которой он спит. Она перешла в категорию соратников, и выставить ее из замка означало предать. А к счастью или несчастью, на предательство он не способен.
— Не способен.
С этим нельзя было согласиться, но от согласия легче не стало, я просто в очередной раз убедилась, что мне здесь не место.
— Похоже, ты так ничего и не поняла. А может, я не умею объяснять? Некоторые вещи безумно сложно объяснить, — Карл сел на ковер и, положив руки на колени, продолжил. — Давай разбираться дальше. Ты закрылась, ты приняла ситуацию, не пытаясь ее изменить.
— А что мне нужно было делать? Что?!
— Выслушать, дать шанс, не замыкаться в себе. Одна выходка с самоубийством чего стоит, ты хотя бы подумала, как ему потом жить?
