Александр Меньшиков - В краю молчаливого эха
— Ну, с этим я согласен. Был в Сиверии — край богатый, а хозяев и порядка в нём нет.
— Вот и тут также. Местные уповают на Белого Витязя… В столице же хотят, чтобы тот, так сказать, открылся. Проявил свою суть…
— Суть? По-моему, она и так ясна: дашь бедному малость, и получишь верного слугу. Правда, мне кажется, что здесь по другому не выйдет. Это не Светолесье, не Сиверия.
— Как посмотреть… Думаю, никто из тех канийцев, которые стоят у кормила власти, ещё не принял окончательно решения, что же делать потом.
— Но вы, эльфы, уже против создания «Белого Всадника».
— Добавлю то, что ещё не говорил… не хотел говорить… Мы видим здесь руку ди Дусеров.
— Ах, вот оно в чём дело! И вы против Бобровского-младшего, потому что полагаете, будто он связан с Белым Витязем… И всё строится лишь на том, что «царевич» водится с Калистром ди Дусером! Н-да… А Головнин и иже с ним против Ивана, поскольку им не нравится его «дружба» с эльфами. Как всё запуталось, — Бор рассмеялся.
— Наши сомнения вполне понятны.
— Разве Калистр и раньше вызывал подозрения? Отчего его тогда не допросили?
Ди Дазирэ молчал. Его лицо сдавила маска недовольства. Беседа вышла вовсе не такой, какой он себе задумывал. Упрямый северянин никак не хотел «одевать сбрую». Брыкался, огрызался, язвил…
«Трудный человек. Несколько своенравный… С ним надо по-иному… совсем по-иному, — эльф вздохнул и рассеяно поглядел в темноту. — А то наломает дров».
— Вот что, Шарль, давай условимся так, — подал голос Бор, вставая на ноги: — я по-прежнему буду разыскивать сего Белого Витязя. А те способы, коими стану сие делать, будут на моём усмотрении. И ваши, и Головнина посылы мне понятны… Могу только обещать, что буду иметь их в виду. Не больше.
Эльф тоже встал и нехотя согласно кивнул головой.
— Тогда, до встречи! — северянин махнул рукой и направился к выходу.
Снаружи было тихо. Лишь где-то далеко-далеко отдалённо громыхнуло. Видно подступала гроза. С востока потянул ветерок, принёсший характерный запах дождя.
Бор потеребил Воронов, отправляя их разведать что да где, а сам торопливо заспешил в слободку…
15
…В этот вечер даже отец отчего-то выглядел обеспокоенным. Молчаливый, углублённый в свои думы, он долго-долго курил трубку.
Мать управлялась по дому, пытаясь тем отвлечь и себя, да и дочку. Агнюшка закончила мести и, поставив в угол веник, устало села на лавку, прямо у широкого окошка.
Вечерело. Где-то за печкой затянул свою тоскливую песню сверчок.
— А дальше что? — спросила дочка у мамы.
Так хотелось дослушать сказку. Хоть та и страшная, но неимоверно интересная. Правда, мать не очень-то любила её рассказывать. А сегодня вот уступила.
— А на дворе уж ночь, — продолжила мама. Она вытянула ухватом тяжелый кипящий горшок, вытерла руки о передник и повернулась к дочери. — И темно так, что хоть глаз выколи. Страшно девочке, но делать-то нечего.
Мать присела рядом с Агнией, поправила ей волосики. Рука была холодной, однако приятной на ощупь. Дочка прильнула к ладони, глаза прикрыла.
— Пошла девчушка тропкой кривой. И пришла, значит, в лес. Долго ли, близко ли, видит она — тын высокий. А на нём черепа насажены. А дальше, за тыном-то, изба виднеется, да не простая…
Скрипнула входная дверь. Было слышно, что в сенцы кто-то зашёл.
Отец тут же выпрямился, а мать испуганно встала.
Тут отворилась внутренняя дверь, и на пороге показалась высокая темноволосая незнакомка.
— Доброго здоровья, хозяева! — улыбнулась она, делая шаг вперёд.
— И тебе здоровья да благополучия! — пробасил со вздохом отец, откладывая трубку.
Агнюшка выглянула из-за матери. Глаза любопытные, блестят, как новёхонькие медные монетки.
Незнакомка, молодая женщина, сразу уставилась на девочку.
— Это и есть Агния? — улыбнулась женщина, обращаясь к матери. — Красивая… Наверное, и умница. А?
Последнее уже относилось к дочке.
— А я Нада, — представилась незнакомка…
Агния открыла глаза. Сон? Или явь?… Нет, сон! Слава, Сарну! Только сон… Вернее воспоминания… старые, недобрые в воспоминания…
Это все из-за того разговора с Семёном.
А, кстати, что он там? Спит…. да, кажется, спит.
Агния осторожно, чтобы не разбудить, стал поглаживать Прутика по головке. Полуночные забавы вдруг показались каким-то нереальным видением… сладким маревом. И тут вновь внутри живота защекотало.
А потом стало чуть-чуть стыдно. Уши у Агнии вспыхнули невидимым огнём. Жар спустился до самых пяток.
«О, Тенсес! — зашептал девушка. — Я понимаю, что нарушаю «домострой», но… но…»
В горле от лишних слов запершило. Агния нервно заёрзалась. Тут тихо простонал Прутик. Он прижался к телу Агнии, опять что-то сонно проговорил и затих.
— Спи… спи, мой хороший, — прошептала девушка, сама закрывая глаза.
…А на тыне — черепа. И глаза у них светятся. Нада подхватила обомлевшую испуганную шестилетнюю девочку под руку и живо затолкнула во двор…
Агния испуганно дёрнулась, но не проснулась.
…Всего женщин было одиннадцать. Они сгрудились перед малышкой, рассматривали так, как мужик оглядывает тягловую лошадь на рынке.
— Н-да! — буркнула одна из них. Агния потом узнала, что это старшая из всех учениц Слепой Перехты. Звали её Полина. — С Ядвигой не сравнить…
— Да полно тебе! — улыбнулась Нада. — Все мы такие были, вспомни. Агния себя ещё покажет. Верно?
Девочка быстро-быстро закивала. Сама прижала к груди мамину куколку, глазками клипает, озирается.
— Перехта скоро явится, — сказала Полина. — Надо бы нашу новую сестрицу в порядок привести…
Снаружи по стенам да крыше громко забарабанили капли дождя. Они стучали даже в окно. Но стук это убаюкивал, успокаивал. Вот где-то недалеко громыхнула гроза.
Агния на какое-то мгновение «выплыла» из бурной ткани сна-воспоминания. Снова огляделась… Где? Что? Как?
Сознание обволокло, потянуло. Несколько секунд и снова оно погрузилось в тяжёлый сон.
…Это была огромная скукоженная сухопарая старуха. Длинные космы закрывали её сморщенное лицо. Виден был только рот.
Слепая Перехта — это была она, точь-в-точь похожая на «лесную ягу» из зуреньских сказок.
Колдунья подобралась поближе к девочке, взяла её за руку. Цепко, словно ворона, уносившая ветку в гнездо. Притянула ладонь к своему крупному носу. Нюхала её так, будто хотела втянуть в ноздри целиком.
Из беззубого рта, напоминавшего больше вонючую яму, высунулся длинный язык. Он живо облизал пальцы, ладонь, отставляя блестящую широкую полосу желтоватой слюны.
