Сергей Раткевич - Чаша тьмы
– Послушай, Мур! – наконец отчаянно пропыхтел Курт. – Что-то я не так… сделал…
– Что ты хочешь этим сказать? – негромко поинтересовался посох. – Да и не ори так. Люди кругом.
– Хорошо, – понизив голос, проговорил Курт. – Не буду. Прости. А сказать хочу, что заклятие твое… как-то не так я прочитал, что ли… тяжело, спасу нет!
– Потерпи еще малость, – попросил посох. – Не время сейчас заклятия перезаклинать. Вон кругом сколько народу! Нищий странник никому не интересен, а подозрительным магом живо заинтересуются. Вон у ворот стражники торчат! Живо попадем в допросную!
– А то, что меня уже шатает от этой тяжести, думаешь, их не заинтересует? – буркнул Курт.
– Тебя может шатать от чего угодно, – отозвался посох. – Например – от голода. В конце концов, что удивительного, что у нищего бродяги живот подвело? Особенно если ты перестанешь нести меня на манер меча, а вместо этого обопрешься, как на палку. Держись, уже скоро. Нам бы только в город войти.
– Кстати, я все хотел спросить, – вытирая вспотевший лоб, промолвил Курт. – Откуда здесь, в Хеврене, джанхарские агенты? Ведь Хеврен с вами не воюет.
– С НАМИ не воюет, – мягко поправил его посох. – Теперь ты один из нас. Не забывай это.
– Ну хорошо, с нами, а все же?
– Ты даже представить себе не можешь, что такое на самом деле наш Департамент, – горделиво усмехнулся Мур. – Скажу проще – если в каком-то городе нет ни одного нашего агента, значит, этот город попросту не существует.
– Ясно, – ехидно хихикнул Курт. – Приятно иметь дело со столь солидной организацией!
– Ты лучше денежку поищи, – посоветовал посох. – И заканчивай болтать. Подходим ведь. Точно кто-нибудь услышит.
– Закончил, – кивнул Курт, нашаривая за подкладкой куртки медные монетки.
Кроме оружия и магических вещей, в куртке были удобно упрятаны еще и деньги. А деньги, как известно, сами по себе – оружие и магические предметы. Довольно основательный запас мелочи, которая вполне могла оказаться в карманах нищего бродяги. Кроме того, у него имелась еще и маленькая грамотка от базарного старшины города Брила, свидетельствующая о том, что «податель сего имеет право зарабатывать себе на жизнь рассказыванием жалобных историй». В глазах любого городского стражника подобная бумага могла служить вполне законным удостоверением личности. На ней ведь даже печать имелась. И расписались двое вполне почтенных горожан: палач и держатель притона.
Возле ворот царила обычная повседневная суета: кому-то нужно было войти, кому-то выйти, кто-то собирался въехать почти на белом коне, а кто-то выехать на здоровенной, слегка смахивающей на старинную карету повозке. Кто-то истошно вопил, призывая своего невесть куда запропавшего слугу, а кто-то призывал в свидетели Небеса, повествуя о том, что он, как честный человек, уже заплатил воротный сбор, причем за полгода вперед, и не понимает, по какому праву его вообще задерживают. У кого-то что-то украли, вора тут же поймали и принялись бить, но, как оказалось, это был не тот вор, а кто-то другой – впрочем, он и вообще был не вор, а подмастерье городского кузнеца, парень отнюдь не слабый – так что, опомнившись от первого потрясения, он сам вздул своих обидчиков. Причем гораздо основательней, чем они его. Стражи, перестав жевать усы, навели порядок, лениво отвесив по тощим задам скандалистов парочку ласковых шлепков алебардами плашмя.
В толпе сновали продавцы пирожков, разносчики напитков, торговцы сладостями, какие-то странные личности с бегающими глазами, которые торговали в розницу пальцами какого-то неведомого пророка; судя по их изобилию, пальцев у пророка было больше, чем волос на голове – и куда ему столько? Там и сям сновали юные прелестницы, предлагавшие людям с большими деньгами страстную любовь прямо на крепостной стене. Стену возле городских ворот, словно кариатида с перекошенной харей, подпирал местный городской пьяница; почему-то в каждом городе водится хоть один такой, и он обязательно стоит у городской стены, его даже стражи не трогают, бог весть почему. Это всегдашняя местная достопримечательность, навроде ратуши или городской площади.
Курт затесался в эту толпу сразу за телегой, на которой старательно визжали поросята, жалуясь на свою нелегкую поросячью жизнь, ибо, с их поросячьей точки зрения, кругом царило сплошное свинство. Телега продвигалась медленно. Вообще все двигалось медленно, потому что стражники вершили свой стражный труд не спеша, вначале пропуская тех, кто познатней, затем тех, кто побогаче, потом тех, кто погорластей, ну а потом и всех прочих. Курт подпадал под эту, самую последнюю категорию, даже визгливые поросята его обскакали, даром что не слезали с телеги. Он стоял, пыхтя и потея, под жарким солнцем, проклиная ленивых стражников, визгливых поросят, джанхарские заклятия по уменьшению веса, упрямство Мура и собственную неудачливость. Внучку Великого Магистра, из-за которой все стряслось, он не проклинал. Вот не получалось у него как следует на нее разозлиться. Не получалось, и все тут.
Наконец ворота приблизились настолько, что Курт смог разглядеть блестящие пуговицы на зеленых жилетках стражников. Он облегченно вздохнул, слушая, как мужичонка со всклокоченной бородкой, хозяин поросят, сноровисто отсчитывает звонкие медяки сиплому вислоусому стражнику. Если прямо сейчас не появится кто-нибудь высокородный…
Высокородных не появилось. Появилось нечто куда худшее – хотя сперва оно таковым и не показалось.
Это был гном. Зато какой гном! Несмотря на довольно жаркий день, гном был облачен в алый бархатный плащ с куньей опушкой, на груди его висела массивная золотая цепь, все пальцы были унизаны крупными перстнями, а на ногах красовались изумрудно-зеленые сафьяновые сапоги, так густо утыканные жемчугом, что сафьян из-под него едва просматривался.
Грубо оттолкнув Курта и смерив стражников надменным взглядом, гном шагнул в ворота. Курту очень хотелось дать ему подзатыльник, тем более что тянуться не требовалось, но конспирация есть конспирация, не может ведь нищий отвесить леща такому богатому и важному гному. Зато стражи всполошились. Уж они-то могли, даже обязаны были отвесить леща кому угодно, если он нарушал что-либо. А гном нарушал. Это было видно даже невооруженным глазом. А уж вооруженным!
– Эй, погоди, почтенный! – просипел один. – А как же воротный сбор?
Гном посмотрел на него с брезгливым удивлением и ткнул себя толстым, многократно окольцованным пальцем прямо в середину золотой цепи, где висела золотая же бляха, размером даже не с тарелку, а с доброе блюдо, вся усаженная самоцветами и расписанная рубинами. Проделав сие незамысловатое упражнение, гном собрался двинуться дальше.
