Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — гроссфюрст
— Все это можно сдвинуть вон в тот угол, — сказал он. — Сожалею, что не могу таскать мебель, но я же мыслитель, а вы, мой лорд, грубая физическая сила, вам и все эти сундуки в руки…
Я молчал, пыхтел, таскал, толкал, наконец взмок, но большую часть помещения освободил, спросил, едва переводя дыхание:
— Что теперь?
— Нарисуйте на полу красную звезду, — шепнул он.
— Сколько углов?
— Пять…
— Ага, понятно, — сказал я. — А серп и молот?
В шепоте послышалось изумление:
— Зачем?
— Да так, — буркнул я измученно, — это из более продвинутого ритуала… Так, рисую… что дальше?
— Свечи по углам, — сообщил он. — Зажженные… Только рисуйте поровнее, сэр Ричард! Что у вас вон там совсем криво?
— Щас поправлю… — заверил я, долго возился, стирал старые линии, рисовал новые, получалось плохо, весь взмок от непривычной работы, наконец выпрямился, вытер лоб и спросил с надеждой: — Ну как?
Он сказал одобрительно:
— Намного лучше.
— Магия станет сильнее?
Он покачал прозрачной головой:
— Нет, на нее это не влияет.
Я спросил с подозрением:
— Так зачем я мучился? Я что, Рембрант?
— А так красивше, — объяснил он. — У вас что, нет эстетического чувства прекрасного? Благоуханной соразмеренности пропорций?
Я сказал с эстетическим чувством сквозь зубы:
— Твое счастье, что не могу взять тебя за ногу да о стену…
— Я вообще счастливый, — сообщил он мрачно. — Мне существовать осталось несколько минут, а я на что их трачу?
— Хорошо-хорошо, — сказал я, — давай ближе к делу. Эти свечи к чему? Какая-то эклектика… Что-то здесь явно лишнее, но не мне зерна от плевел, извозчики тогда на что, как мудро сказала леди Простакова… Свечи зажигать?
— Да… — прошелестел он, — хорошо бы черные… ну да ладно, нигде нет совершенства…
— И с ароматом гнили?
Он не понял моего изысканного юмора, ответил совершенно серьезно:
— Ну, это бы желательно, даже очень, однако в такой спешке обойдемся и простыми…
— А гниль для чего?
— Для полноты картины, — объяснил он. — Разве вас не коробит, когда что-то чему-то не соответствует?
— Нет, — отрезал я. — Что дальше?
— Вы уже распорядились подобрать пять большегрудых женщин, чтоб по одной на каждый угол?
— Нет, — огрызнулся я. — Кому такое поручишь? Сам знаешь, что начнется… Сам схожу.
Он прошелестел:
— Это да, это конечно, такую работу всегда беремся выполнять сами…
— Не хами, — предупредил я. — Уверен, что они согласятся?
Он сказал едва слышно:
— Во-первых, вы хозяин, что значит — почти король. Во-вторых, некромант наверняка их уже использовал. Я осмотрел его лабораторию, она вполне… А кроме того, для них это развлечение, ваша светлость… Только вина захватите, а то здесь кувшины все пустые…
В самом ли деле это так важно, или же Логирд пользуется моим невежеством, но пришлось пройтись по дворцу в той части, где располагаются службы. Среди прачек я отобрал двух с вот такими глазами, третью отыскал среди белошвеек, четвертую нашел среди стряпух, подруги проводили ее завистливыми взглядами, а с пятой застопорилось, я уже готовился удовольствоваться размером поскромнее, Логирд же не указал минимальный, а просто сказал, что нужны с самой крупной, как вдруг увидел на подъезжающей к кухне телеге с огромными кувшинами из-под молока юную девушку с вожжами в руках, у нее под платьем как будто спрятаны две дыни.
— Милая, — сказал я с чувством, — вот ты мне как раз и нужна!
У нее в испуге приоткрылся рот, глаза тоже округлились, потом на пухлых щеках проступил нежный детский румянец.
— Ваша светлость?
Я требовательно протянул к ней руки.
— Или сюда.
Она послушно подалась навстречу, я сравнительно легко снял ее с телеги, хотя девочка тяжеленькая, у нее не только массивная грудь, но и задница размером с Армландию, тело горячее, молодое, от жары в подмышках влажно, но запах приятный, еще детский.
— Ох, ваша светлость…
Ее щеки из розовых стали пунцовыми, глазки смущенно опустила, как будто я не случайно коснулся ее пышной груди, а долго и старательно ощупывал.
— Иди вон туда, — сказал я и указал на башню. — Там это… ну, ты все поймешь…
Ее щеки стали багровыми, даже шея покраснела, а уши вспыхнули алым.
— Ах, ваша светлость… я еще девственница… но как скажете…
— Поторопись, — велел я и пошел в подвал за вином.
Логирд возник на миг рядом, проследил, какое вино нацеживаю в кувшин, деловито пояснил, что по его прикидкам покойный Гиллеберд сам подбирал женщин с крупной грудью для таких же ритуалов, да и вообще чем больше с такими вот глазами мелькает во дворце перед нашим мудрым взором, тем жизнь интереснее, не так ли, мой лорд?
Я возразил с достоинством, что это низкие интересы, нижепоясные, а мужчины должны думать о великом, высоком и чистом. Это простолюдины ничего больше не видят, а мы не они, хоть и они, мы должны быть выше, чище, дальше и длиннее.
Он сказал, что доярка, которую я привел последней, особенно хороша, у нее каждое вымя крупнее головы сэра Растера в турнирном шлеме.
Я молча вернулся с огромным кувшином в руках, все женщины уже в башне, хихикают и щебечут, только доярочка выглядит испуганной.
— Пора, — шепнул Логирд. — Сперва вина всем…
— Ритуал? — спросил я.
— Ритуал, — согласился он.
— Ну да, — сказал я, — знаем этот ритуал… Итак, девочки, берите вон по чаше, выпьем хорошего королевского вина. Он приберегал только для себя и родни! Повеселимся…
Они разобрали чаши, я собственноручно налил всем, сам выпил с ними, вскоре уже все глупо хихикали и двигали плечами, такими белыми, округлыми и сочными, позволяя платьям сползать ниже и ниже, ага, вот щас кинусь лапать, щупать и мять, а как же, только об этом и думаю… вообще-то да, думаю, но все-таки дело важнее, я же мужчина, а не просто самец, как все простолюдины и демократы, да и не стану рисковать шкурой ради такого вот простенького, хотя и понятного удовольствия, когда вот-вот нагрянут по мою душу некроманты, о которых даже Логирд, когда говорит, сжимается в комок.
Доярочка смотрит испуганными глазами, ей наверняка виделось, что мы окажется только вдвоем, я буду зверски лишать ее невинности, упиваться нежным сочным телом, рычать и терзать, наслаждаясь и упиваясь…
Я налил ей еще в чашу и взглядом велел выпить. Она послушалась, щечки покраснели еще больше, на них проступили милые такие ямочки, их зовут еще умильными, а краска стыда сползла на пышную грудь.
— Пусть раздеваются, — прошелестел над ухом голос Логирда.
