Александр Волков - Владигор. Князь-призрак
— Ну, что уставились, дармоеды? — усмехнулась Цилла, окидывая взглядом горницу. — Кажется, кто-то из этих шутов грозился испечь в кулаке яйцо? Или я ослышалась?..
— Нет, нет, милостивая владычица! — зачастил Лесь, отрывая от пола одну руку и поочередно ставя на пол задранные к потолку ноги. — Я счас, в момент! Мышь не проскочит! Муха не пролетит!..
Дворовый побежал за яйцом, а Лесь выпрямился и вытянул перед собой раскрытые ладони, показывая зрителям, что в них ничего нет.
— Это вон, у його, у Осипа, угольев повны жмени, шо йому яйцо, вин у их и порося спече, — балагурил Лесь, указывая на князя, — а в мене ничого нема, дывысь, ладо!
Он вновь покрутил перед лицом Циллы широко растопыренными ладонями, а когда вернувшийся дворовый бросил ему яйцо с нашлепкой свежего куриного помета, ловко поймал его двумя пальцами, опустил в ладонь и с такой силой сжал жилистый кулак, что Владигору почудился звук хрустнувшей скорлупы. В горнице стало тихо; все глаза уставились на кулак лицедея, словно боясь пропустить момент, когда из него выскочит мокрый, взъерошенный цыпленок.
Но ничего необычного не случилось. Лесь немного подержал яйцо, потом разжал кулак и стал перебрасывать его из руки в руку, делая вид, что обжигает об него ладони. Пока он проделывал все эти манипуляции, Берсень с важным видом взял со стола поднос и поставил на него полную чарку водки, солонку и плошку с грибками. Он протянул поднос Лесю, тот положил яйцо на поднос, крутанул, а когда оно обратилось в размытый белый волчок, припал на одно колено и подал угощение Цилле.
— Угощайтесь, княгиня! — воскликнул он. — И не серчайте, коли что не так!
Цилла приложила палец к темной точке на темени яйца и, когда оно замерло, взяла его с подноса и слегка стукнула в лоб Леся тупым белым концом. Сухой треск яичной скорлупы взорвал настороженную тишину горницы, подобно раскату грома; дворовые разноголосо загалдели и, робко переминаясь с ноги на ногу, обступили княгиню, выпучив на облупленное яйцо красные от удивления глаза. Цилла молча опустила ресницы в знак одобрения фокуса, взяла с подноса чарку водки и, выпив ее до дна, надкусила упругий блестящий белок, над которым еще клубилась бледная шапочка пара.
— Благодарствую! — сказала она, ставя пустую чарку на поднос и опуская в нее золотой. — Угощайтесь, — перепелов отведайте, парные, из клеток, не мороженые… Старичков своих накормите!
— И то верно говоришь, повелительница! — воскликнул Владигор, бросая угли обратно в очаг и вытаскивая из жара вертел с перепелами. — Давно наши старички нежной птичкой не баловались! Берсень, открывай рот!
Старый тысяцкий обернулся к князю и, дернув себя за бороду, оттянул вниз широкую квадратную челюсть.
— Ешь! Ешь, пока дают! — засмеялся князь, всовывая вертел с нанизанными на него золотистыми тушками перепелов в широко раскрытый рот тысяцкого.
Следом за первым перепелом пошел второй, затем третий. Вертел в руках князя укорачивался до тех пор, пока во рту Берсеня не исчезла последняя тушка с поджаристыми растопыренными ножками и крылышками. Тысяцкий выпустил из ладони бороду, челюсть щелкнула, возвращаясь на место, и Владигор со скрипом вытащил пустой вертел из его стиснутых зубов.
— Винцом запей, а то как бы в глотке не застряли да брюхо не запаковали с голодухи, — приговаривал князь, поднимая со стола тяжелый кувшин и наклоняя его над запрокинутым лицом Берсеня.
Широкая темная струя хлынула через глиняный край и ударила в раскрытый рот старика, вздув над его пышными усами шипящую пенистую шапку. Острый кадык заходил ходуном подобно ткацкому челноку, юрко шныряющему между тугими нитями основы; глотка разразилась зычным булькающим клекотом, затихшим лишь после того, как Владигор полностью опрокинул кувшин и с его края сорвалась последняя капля.
Дворня шумно загоготала, но тут же и замерла, обомлев при виде Леся, воспарившего над столом и взглядом притягивающего к своему рту то чарку с водкой, то мокрый блестящий груздь с разлохмаченными краями. При этом он еще делал вид, будто отбивается от тяги, уносящей жаркий угольный дурман в закопченный свод очага, и успокоился лишь после того, как Урсул вскарабкался на стол, собрал вертела и, усевшись на гору углей, перекрыл свод частым веером из поджаристых перепелиных тушек. Штаны и рубаха на нем тлели, и сизые дымки вьющимися лентами уносились в черное, бархатное от копоти чрево свода.
Зеваки были настолько потрясены видом летающего над столом Леся, что не обращали внимания на эти дымки до тех пор, пока под Урсулом не вспыхнули штаны и огоньки красными змейками не побежали по складкам его рубахи. Тут все стали орать и бестолково суетиться, хватая со стола недопитые ковши и с размаху выплескивая вино на плечи и грудь Урсула. Тот только жмурился в ответ на такую заботу, а когда кто-то вскочил на стол и опрокинул ему на голову полный кувшин, выпятил нижнюю губу на манер черпака и, вволю наглотавшись сбегающего по усам вина, со смаком закусил его поджаристым рябчиком.
Ракел не вступал в эти игры. Он сидел в кресле, крутя в пальцах твердую вишневую косточку, и, пока скоморохи потешали дворню, краем глаза следил за Циллой. Она с блуждающей улыбкой наблюдала за летающим над столом Лесем, но, когда на Урсуле вспыхнула рубаха, вздрогнула и сверкнула в сторону старика злым, настороженным взглядом.
Ракел не сразу понял причину этой перемены; Урсул придурковато хихикал, пил стекающее по усам вино, но когда мокрые обгорелые лохмотья облепили его тощую грудь, сквозь них проступили углы и грани крупного кристалла, висевшего на толстой золотой цепи, дважды обмотанной вокруг худой, морщинистой шеи.
«Неужели это… — вспышкой блеснула догадка в голове Ракела, — Кристалл Вечности, грани которого навсегда вбирают в себя то, что хоть мельком отразится в них?»
В своих долгих опасных странствиях он несколько раз слышал об этом чуде: великолепном, словно не человеческими, а божественными руками ограненном и отшлифованном бриллианте, отводившем от своих обладателей не только шайки придорожных разбойников, но и целые армии с колесницами и боевыми слонами.
— Их было с дюжину, не боле, и женщина средь них была, — однажды пел слепой гусляр у одного из бесчисленных костров, обогревавших Ракела на его долгом пути, — и на холме они стояли открыто, не боясь врагов, взбегающих по склону словно волки…
Ракел не запомнил всех слов песни, но тот миг, когда в руках одного из странников блеснул кристалл, представлялся ему так ясно, словно он сам скакал на вершину холма и вдруг припал к холке коня, увидев перед собой невесть откуда возникшее воинство, окруженное сияющим радужным нимбом. И еще он запомнил окончание песни, где говорилось, что вся сила кристалла происходит от того, что его грани отшлифованы руками Всемогущего, сотворившего Свет, частицы которого заключены в каждой пылинке земного праха.
