Марина Ефиминюк - Берегиня Иансы
– Наталья, – вымученно улыбнулась она. – Помолитесь за девицу Наталью Москвину. За упокой души.
Дарья быстро пошла прочь, а я еще долго провожала взглядом ее полную неповоротливую фигуру, закутанную в дешевенькую шаль.
– Лучше поедим за здравие, – хмыкнула я.
«Значит, Дарья в Николаевске. Не погибла на горящей лодке. Ну судьбинушка, хотя бы за это спасибо тебе», – подумала я, направляясь к харчевне за углом. В темном двухэтажном заведении с ветхим балкончиком, нависающим над входом, я сняла крохотный чуланчик, а на оставшиеся медяки оскоромилась пустыми щами.
В трапезной, насквозь пропахшей кислой капустой, я быстро хлебала свою порцию чуть теплого варева, совершенно не чувствуя вкуса. Небольшой зал был пуст, только за соседним столом расположилось двое мужичков, видать не местных, а приехавших из далекой деревни в столицу. Они запивали брагу отвратительным густым пивом и, причмокивая, с чувством и расстановкой вкушали поданные им яства.
– Говорят, его уже на площади перед судом показывают.
– Да, такие дела, – протянул второй, стукнул стопочкой о столешницу и крякнул.
– Колдун того заслужил. Ну, будем, – выдохнул первый.
Я замерла, не донеся до рта ложку. Аппетит тут же исчез, а от запаха похлебки затошнило.
– Что за колдун? – резко оглянулась я, толкнув одного столовавшегося локтем.
Тот захлебнулся бражкой и закашлялся, содрогаясь всем телом.
– Что за колдун? – снова повторила, теряя терпение.
– Ма… ма… матушка, вы это… – лепетал его сотрапезник, перехватив ясноокий взгляд и для чего-то подвигая тарелку в мою сторону, – дык известно, какой колдун. Этот, Главный в королевстве. Мы ж на него и приехали поглядеть.
– Скоморохи, – прошипела я, быстро поднимаясь и спеша к выходу.
Мужичок задержал воздух, шумно выдохнул и, утирая слезы, прохрипел, взглянув на побледневшего приятеля:
– Ты чего?
– Ты взгляд этой монахини видел? – отозвался тот, отирая рукавом со лба испарину.
– Нет, – протянул первый, снова наливая по полной и все еще пытаясь унять рвущийся кашель.
– Уф-ф, повезло тебе, друган, повезло. Я чуть язык не проглотил с перепугу.
Яблоку было негде упасть на площади перед зданием суда – огромным, некогда белокаменным, но теперь посеревшим от времени уродцем с длинной лестницей, состоящей из сотни широких ступенек. Никто в городе не хотел пропустить представление, по сути своей более замечательное, чем даже выступление карликов на городском рынке в прошлом месяце. Дождь усилился, забарабанил по черной мелкой брусчатке. Он старался насквозь промочить одежды, чтобы разогнать алчущую зрелищ толпу по домам. И в самом центре на деревянном эшафоте, окруженном любопытствующими, стояла высокая клетка, в таких обычно в ярмарочный день вывозят медведей, только находился в ней человек. Обнаженный по пояс, с диметриловыми кандалами на руках, съедающими магические способности, Николай сидел на грязном полу, прижавшись спиной к прутьям, низко опустив голову, и словно бы не замечал жаждущих поглазеть на чужие страдания, глумливо улыбавшихся лиц. Казалось, что его – резкого, гордого – совсем не трогало собственное падение.
За короткое время нашей разлуки он стал совсем седым.
С замирающим сердцем я рассматривала его сгорбленную фигуру и испытывала почти физическую боль. Сколько раз я мечтала увидеть его сломленным, раздавленным, даже мертвым. Как желала ему страшной кары, а теперь сглатывала неожиданно вставший в горле горький ком и ненавидела окружавших меня сейчас паяцев, собравшихся будто на балаганное выступление.
Лошак испугался толпы и, схватившись за уже потрепанный им же подол рясы, тянул меня прочь с особенно неприятными, чисто ишачьими стонами. Я в раздражении дернула повод, напротив, увлекая его в толчею. Ноги сами несли меня к центру площади, локти сами расталкивали любопытствующих горожан, а душа порхала испуганной бабочкой в животе. В вышине басовито тявкнул демон, заставив многих удивленно запрокинуть головы к серому низкому небу, чтобы разглядеть невиданную тварь. Страх Божий сделал величавый круг, словно бы демонстрируя себя во всей красе, а потом уселся на клетку, схватившись лапками за толстые прутья, и довольно тявкнул, привлекая внимание Николая.
Тот вздрогнул, будто очнулся от забытья, поднял голову и, заметив беса, вдруг вскочил (где только силы взял?) на ноги. Его черные глаза-вишни судорожно ощупывали толпу нетерпеливым быстрым взором. Скользили, переходя с одного лица на другое, с фигуры на фигуру, все быстрее и быстрее, словно бы в один миг хотели охватить и вобрать в себя всех присутствующих. Но, не найдя того единственного, такого нужного лица, Николай ссутулился и рухнул обратно на грязный пол. Будто вспыхнув на мгновение, он снова погас.
Я пробиралась к нему, не замечая ничего вокруг: ни напирающей толпы, ни возмущенных окриков, ни даже чужого болезненного вопля, после того как неповоротливый, все еще сопротивлявшийся лошак отдавил какому-то бедняге ногу подкованным копытом.
Запах сырости перемешался с магическим жасмином. Деревянный подгнивший эшафот блестел от дождя, а по земле от него стелился зеленоватый дымок охранного заклинания. Внизу стояли стражи в красных мокрых плащах, образовывая плотное кольцо и не допуская никого близко к клетке с заключенным. Все лица были знакомы. Многие из охраны когда-то входили в личный отряд Савкова. Смешно сказать, теперь они по разные стороны городской тюремной стены.
Хотя…
Значит, среди них есть и тот старый воин, Филимон, когда-то пожалевший меня на ночной стоянке и угостивший безвкусной походной кашей.
Изредка в сторону колдуна летели мелкие камни, все чаще попадающие в оцепление. А я, задрав голову, уже могла рассмотреть его разъеденные диметрилом руки, разбитое лицо, черную с проседью бороду. На его запястье поблескивала зеленоватая магическая татуировка – изображение изогнувшегося в нелепой позе дракона, будто напоминая, что заключенный – бывший вельможа.
Я стояла среди потешавшейся людской массы и пыталась проглотить подступающие рыдания. Отчего-то хотелось орать, надрывая глотку, чтобы странная чужая боль ушла вместе с этим криком. Страх Божий с лаем сорвался с места, снова привлекая внимание Николая. Тот тяжело вздохнул, потрескавшиеся губы чуть дрогнули, снова невидящий взгляд прошелся по толпе, а потом резко застыл, скрестившись с моим, тяжелым, пронизывающим.
Лицо Савкова стало мертвенно-бледным, будто не меня он искал все это время, не меня надеялся разглядеть среди сотен незнакомцев. Он судорожно сглотнул, и вдруг черты его преобразились робкой надеждой, которую различила лишь я одна.
