Максим Далин - Лестница из терновника-3. Прогрессоры
— Дорогой Л-Та, я каждую минуту буду думать об этом, — говорит она. — Ник, я надеюсь на вас.
— А-Рин, я люблю тебя, — говорю я, нарушая кшинасский придворный этикет. Но не могу не сказать.
— Ты так и не перестал быть варваром с диких гор, — сокрушённо вздыхает Марина, вызывая смешок у северян — и уходит вместе с Дин-Ли, унося с собой половину моего сердца.
Что меня всегда удивляло, так это белизна рассвета…
Закат почти всегда, во всех мирах, багров, кровав, залит расплавленным золотом, пурпурен — что-то такое в нём патетическое, драматическое, тревожное… этакие пышные похороны дня по всем классическим канонам. А вот новый день рождается негромко и неярко. Чуть заметная позолота, еле ощутимая розоватость — в море утренней белизны, нежно и светло, внушает радость и надежду, просто прогоняет тьму и всё, без всякого пафоса, нажима и напряжения. И — редко наблюдаемое таинство: на закате мы бодрствуем, совы, так сказать, а на рассвете мы спим. Наверное, поэтому оптимистов на белом свете меньше, чем пессимистов…
И вот небо над Чанграном такое белёсое, еле-еле розоватое, чуть золотистое, и воздух пахнет утром, свежим утром с примесью горелого дерева, тряпок и мяса — и я это всё ощущаю, как последние минуты тишины. Обожжённый волк, чьи щека, подбородок, шея и грудь уже не выглядят, как ночной кошмар — покрыты сероватой пенкой «заморозки», регенератора для тканей, повреждённых термически, вдруг садится на тюфяке, поджав ноги, прикусывает костяшки пальцев и начинает плакать. Без рыданий и прочих спецэффектов, но слёзы льются потоком.
— Тебе больно? — спрашивает Кирри.
— Меня-то за что убьют вместе с вами?! — выдыхает он тихо и отчаянно, в смертной тоске. — Я-то Льва не предавал, я — наоборот, что ж, я виноват, что ли?!
— Вот за это мы и воюем, — говорит Кору. — Ты не предавал, а тебя предадут. Тебя уже списали со счетов, дурак ты. И никому ты ничего не докажешь — тебя назовут врагом и казнят, как врага, в тебя будут плевать, а тебе только и останется, что распускать сопли и тратить влагу в пустыне. И знаешь, брат, это ведь всегда так: пока ты плюёшь — всё кажется хорошим и правильным, а стоит только понять, что будут плевать в тебя — так и открываются глаза. Появляется охота скулить: «А за что меня-то? Я же был хороший, как все, как велели…» Скажи, права ли я?
— Ты — женщина, — пренебрежительно бросает волк.
— Тебя надо было обрезать, чтобы ты лучше понял, чего стоишь на этой земле? — усмехается Кору. — Зря вас жалеют, зря. Нас всех надо возить мордой по грязи, пока не поймём…
Просыпается Элсу, трёт глаза, сипло говорит:
— Кору, ты чего бранишься?
Кору тут же забывает про волка, наклоняется к своему Львёнку, помогает ему устроиться удобнее, даёт напиться:
— Как ты, командир? А?
— Хорошо молился, — шепчет Элсу. — Творец, видно, услышал.
И мне кажется, что я слышу далёкий топот копыт. Кавалерия идёт? Это даже не столько звук, сколько ощущение вибрации почвы, воспринимаемое спинным мозгом больше, чем ухом.
Всадники и пушки.
— Ник, — вдруг говорит Юу, — это Рийну. Я… мне очень хочется, чтобы она жила. Мы, знаешь… встретились глазами в драке… и вышло что-то… я не думал, что на войне так бывает. Нам всё стало неважно. Бой, не бой… мы одни были среди этой свалки. Хок, Ник, мы ведь ни о чём не думали, ни о наших странах, ни о вере… Солдат говорит «трофей», когда ему неловко сказать «возлюбленная»…
Рийну кивает, прислонившись к плечу Юу как-то совершенно по-родственному. Юу обнимает её и прижимает к себе.
— Если всё это выгорит, — говорит он, — я поговорю с её родителями. Объясню. У нас будет свадьба, знаешь, правильная свадьба, с Озером Звёзд, с пионовыми пирожными, с целованием клинка… чтобы все видели, весь Чангран — мы друг другу принадлежим на равных правах. Просто — Небеса судили ей быть женой, а мне — мужем. А вот если я умру сегодня…
— Тогда и я умру, — вдруг спокойно и твёрдо говорит Рийну. — Разве мне тебя простят когда-нибудь, если ты умрёшь, а твои Львята проиграют? Думаешь, я после этой ночи смогу быть рабыней у всяких озабоченных гадов? Прости, Барсёнок, этого не будет.
Юу целует её руки, отстраняет их от себя — и заряжает пистолеты.
— Мы уедем в Кши-На, — говорит он, улыбаясь. — В Тай-Е, в город, прекраснее которого нет на свете, в Тай-Е, к моему Брату, к моим Сестричкам и к моей Сестре-Государыне. И ты будешь придворной дамой, самой красивой из всех, а я нарисую тебе на веере двух фениксов.
— Почему? — спрашивает Рийну и заряжает третий пистолет.
— Фениксы означают полёт душ. Мы взлетели в небеса и встретились под самым солнцем, — говорит Юу и прислушивается. — В наших сердцах раскрывались цветы и сияли звёзды… у меня никогда не получатся такие дивные фениксы, как у Ча, он рисовал лучше всех при дворе… но тебе понравится…
— Мне понравится, — говорит Рийну. — Ты убьёшь меня, если не будет другого выхода, Барсёнок? Если у меня не хватит сил?
Юу кивает.
— Посмотрите, как эти двое друг друга хоронят! — фыркает Кору. — Спасибо, братья-сёстры, лошади дворцовой стражи увязнут в этом море соплей, мы победим!
Элсу невольно улыбается — и Юу с Рийну смеются. И мы слышим пушечный залп — и далёкую пальбу из ружей.
Просыпаются нори-оки, тянут Кирри за одежду, расспрашивают вполголоса; он, присев рядом на корточки, говорит и улыбается — как взрослый, успокаивающий детей. Раненые волки, накаченные стимуляторами, мечутся во сне. Ри-Ё смотрит на меня вопросительно: «Началось?»
Рийну делает попытку сесть — и еле сдерживает крик.
— Скоро пройдёт, — говорит Юу, и вид у него такой, будто это он ломается.
— Анну встретил наших у Дворцовых Ворот в город, — говорит Рийну сквозь зубы, пытаясь вморгнуть выступившие слёзы. — Это не по нему. Это он. Со сторожевых башен.
— А наши-то, — бормочет обожжённый волк, — наши у Дворцовых… ночная стража… что с ними? Мёртвые? Предали?
— Половина на половину, наверное, — предполагает Кору.
Элсу сжимает кулаки.
— Там Анну, там Эткуру… а я тут…
— А ты, командир, сунулся под пули вместо того, чтобы смотреть и слушать, — говорит Кору с ласковой укоризной. — Потому что ухитрился оскорбиться, когда дворцовые псы орали всякую ересь. Всегда был вспыльчив, Львёночек…
— А где Мидоху? — вспоминает Элсу.
— Убит.
— Ох…
— Война, командир. И мне жаль…
Пушки грохочут снова.
— Идиоты, — бормочет обожжённый волк. — Куда же они лезут?! Канониры Анну стреляют со стен — наши на тракте, как мишени…
— Ждали, что Анну сделает так же, — усмехается Рийну, кусая губы. — Ждали людей Анну, стоя на стенах, держали фитили наготове, думали, он сдурит — а теперь сами творят эту глупость.
