Ольга Ружникова - Побеждённые (Дочь Лорда)
Отец, усмехнувшись, добавил бы, что главное — скромнее. Но его больше нет. Благодаря Леону и Полине!
Темный побери, Ирия — ничем не хуже тех, кто поступает в гвардию или в Академию! Тогда почему разрешенный девице удел — лишь шитьё и молитвы? Ну нее считая монастыря и плахи…
Зачем Творец вообще дал способность мыслить? Чтобы тяжелее было понимать: родилась женщиной — значит, чем ты глупее, тем лучше?
Но тогда почему Творец не вознаградил Эйду — хотя бы за кротость? Ведь она-то как раз — тихая, мягкая, послушная.
Но нет! И за покорность никакой награды не положено. Ведь это же не заслуга, а просто необходимое качество.
Обе сестры Таррент — вещи. И обеих можно уничтожить в любой миг — без права на защиту.
Так для чего давать жизнь? Чтобы потом превратить ее в цепь приговоров и потерь?
Зачем вообще верить в такого Творца?
Последняя мысль настолько отрезвила, что едва не заставила замереть столбом. И наконец-то разозлиться уже на себя.
Нашла виноватого, в самом деле! А то создатель Всего Сущего отвечает за любую сволочь, в конце-то концов? У человека еще и свобода воли есть.
Вот враги и могут убить Ирию — свободно.
Ну, значит, и она их — тоже совершенно свободно. Только бы сил набраться, и голова пусть кружиться перестанет… А озноб — ерунда, к нему беглянка уже почти привыкла.
— Герцогиня Тенмар…
— Да, дитя мое? — мягко прошептала Катрин.
— Благодарю вас за помощь.
Нет, просить мать солгать такое о погибшем сыне — это уже верх цинизма. Если врать старику — то лично. Не вмешивая сюда Катрин.
Всегда можно заявить, что просто ничего не сообщила свекрови о тайном браке. Мало ли почему? Из девичьей скромности. Должно же быть у незамужней девы сие качество, коим Творец почему-то забыл наградить Ирию. Ничего — зато в обморок она сегодня вполне способна грохнуться. Не хуже самой чувствительной из романических героинь.
Полутемный коридор уперся в дверь. Под стать ему — мрачную.
Вот и всё. Катрин подняла сжатую в кулак руку и вопросительно взглянула на Ирию.
Нет, ведь ты уже решила молчать.
Вновь нахлынула слабость. «Баронесса Вегрэ» обреченно кивнула…
В прежние годы Ирии трижды доводилось присутствовать на похоронах слуг. И сейчас осторожный стук в дверь напомнил падение первой горсти земли на деревянную крышку гроба… Тоже — будто осторожное, робкое.
А потом сверху навалят тяжелый, неподъемный груз. Выше человеческого роста. Ниже.
— Входите, юная особа! — сухой, желчный старческий голос.
Ирия, конечно, видела портрет старого герцога. В самый первый день, следуя за молчаливым слугой по мрачной галерее.
…Черно-алый плащ, угольно-черный костюм. Бледный худощавый аристократ средних лет величаво восседает на громадном вороном коне. Гордо и сурово взирая со стены. На любого, кто посмел тревожить его покой своим дерзким присутствием.
Ледяной отблеск чеканного благородства на красивом породистом лице, наверное, должен по замыслу художника сразить неосторожного гостя наповал. И напомнить о собственном несовершенстве.
Гостя, а не художника. Вряд ли кто посмеет объявить несовершенным самого Алиэ Готту…
Вот только, если верить портретам, практически все властители замка Таррент тоже были величавы и благородны. Изобразят их по-другому, жди! И когда-нибудь в родовой галерее точно так же будет взирать лорд Леон Таррент. На своих породистых потомков, гордых величием отцов.
А сейчас Ирию ждет на аудиенцию вовсе не исполненный благородства герой, а, судя по голосу, — старик-самодур с еще той репутацией.
Значит, первая горсть кладбищенской земли? Тогда захлопнувшаяся за спиной дверь кабинета — ее последняя лопата. Та, что навек скроет и сам гроб, и запертого в нём.
Навсегда отрежет от мира живых.
4Слабо колеблются всего три тусклых свечи. В серебряном подсвечнике над массивной старинной дверью. И над головой Ирии.
Полутьма и не позволила сразу заметить старого герцога.
Лиаранка поспешно огляделась. И волна чужой желчной ненависти обожгла с головы до ног.
Вздрогнув от много дней не проходящего озноба, девушка обернулась на сверлящий злобный взгляд.
Левый дальний угол. Темное кресло слито с общим полумраком.
Сухие черты желтовато-пергаментного старческого лица. Заострившиеся скулы, горящие желчью провалы глаз, хищные складки тонкогубого аристократического рта. Дряхлый коршун еще жаждет схватить добычу. Вон — уже скрючил не до конца сточенные когти!
Не с этой ли птицей так схоже жуткое аббатство, что теперь целую вечность будет являться в кошмарах? Если эта вечность не оборвется сегодня. Сейчас.
Ральф Тенмар — не Ив Кридель. Мрачная холодная комната — не уютный старомодный кабинет в цветах каштана. А предстоящий разговор — не теплая беседа под уютный треск камина.
Воистину — ничего не меняется. Все ценят добро, лишь утратив его. А кое-кто так и не начал учиться на собственных ошибках…
Старику может быть лет семьдесят. Наверное, так и есть — престарелый герцог Тенмар когда-то женился в сорок. Катрин моложе его на целое поколение.
Ирия на миг представила юную девушку — свою сверстницу. Выданную за стареющего, пользующегося скверной репутацией сорокалетнего заматерелого самодура с характером герцога Тенмара.
Так ли уж монастырь хуже подобного замужества? Хуже! А еще паршивее — только плаха. Да и то — лишь в первые мгновения.
— Садись! — сухо бросил старик, махнув узловатой рукой на уныло-синее кресло напротив. Другой рукой поправляя покрывающее колени меховое одеяло.
А он действительно дряхл! Ноги наверняка больные. И камин давно потух, а значит — от стен идет многовековой холод. Вымораживает старые кости…
Впрочем, не до созерцания чужой слабости — со своей бы справиться! Если б герцог не предложил сесть — Ирии осталось бы только рухнуть на пол…
В глазах опять слегка мутится. Но мрачная комната пока не плывет. И можно надеяться — старик ничего не заметит.
Но если поймет, сколь незваная гостья беспомощна, — даже слуг звать не станет. Скрутит сам — при всей его старости.
— И кто же вы, дерзкая юная особа? — В устах кого другого это может звучать как насмешливое поощрение.
Но вряд ли у Ральфа Тенмара вообще есть чувство юмора.
Ирия чуть выдержала паузу. Чтобы голос не дрогнул. Не от страха, но не объяснять же это злобному старику.
— Разве герцогиня уже не сообщила вам?
— Сообщила, сударыня! — отчеканил Ральф Тенмар. — Что вас любил мой сын, а вы — его. И прочую слезливую чушь. Еще — что вас преследуют «злые люди». — Высушенный старостью голос — всё насмешливее. С каждым едким словом. И злее. — Катрин всегда была, как это принято называть, «экзальтированной». То есть проще говоря — истеричной. И не особо умной. А у вас, сударыня, есть полчаса — чтобы назвать ваше имя и происхождение. Пока я не сдал вас в руки королевских солдат. В чём бы вас ни обвиняли — к этому добавится узурпация чужого имени и титула. И моего влияния хватит, чтобы вы уж наверняка не вышли сухой из воды.
