Глен Кук - Черный Отряд
– Не исключено. Завтра все так или иначе завершится. Мятежникам сильно досталось, но они все же сохранили огромные людские резервы. Моя стратегия может и не привести к победе. Если я проиграю, выиграет мой муж. Не мятежники, не Белая Роза, а Властелин – этот жуткий зверь, что не может успокоиться в могиле…
Избегая ее взгляда, я посмотрел на оружие и задумался над тем, каких слов она от меня ждет. Что мне полагается сделать с этим смертоносным оружием, и окажусь ли я на это способен, когда придет время?
Она познала мои мысли.
– В нужный момент ты поймешь все сам. И поступишь так, как сочтешь необходимым.
Я поднял взгляд и нахмурился, желая… Даже зная, кто она такая, но все же желая… Наверное, мои братья-идиоты были правы.
Она улыбнулась, протянула ко мне слишком безупречную руку, сжала мои пальцы…
И я съехал с катушек. Я так думаю. Ничего больше не помню. Мое сознание на мгновение затуманилось, а когда туман рассеялся, она все еще держала меня за руку.
– Пора идти, солдат, – сказала она, улыбаясь. – И хорошенько отдохни.
Я поднялся, словно зомби, и зашаркал к двери. Меня не покидало неясное ощущение, что я пропустил нечто особенное. Но я не обернулся. Не смог.
Я вышел из Башни в ночь и сразу понял, что опять потерял несколько часов. Звезды на небе переместились, комета висела низко над горизонтом. Отдохни хорошо? Времени на отдых почти не осталось.
Было тихо и прохладно, стрекотали кузнечики. Кузнечики. Ну кто этому поверит? Я посмотрел на оружие, которое мне дала Госпожа. Когда я успел натянуть тетиву? Почему на ней уже лежит наготове стрела? Я вообще не помню, что брал лук и стрелы со стола… На какое-то жуткое мгновение мне почудилось, что я схожу с ума. Песня кузнечиков привела меня в чувство.
Я задрал голову, посмотрел на пирамиду. С ее вершины на меня кто-то смотрел. Я поднял руку, человек на пирамиде тоже. Судя по движениям, Ильмо. Старина Ильмо.
До рассвета остались считанные часы. Но я еще успею вздремнуть, если не стану зря тратить время.
Начав подниматься по рампе, я ощутил что-то странное, а на середине подъема догадался – это же амулет Одноглазого! Он обжигает мне запястье… Взятый! Опасность!
Из-за выступа на грани пирамиды выскользнуло облачко мрака, растеклось корабельным парусом и двинулось в мою сторону. Я отреагировал единственным доступным мне способом – пустил стрелу.
Древко пронзило плоское черное пятно, и тут же послышался долгий вой – наполненный скорее удивлением, чем яростью, скорее отчаянием, чем болью. Пятно съежилось, что-то человекообразное покатилось вниз. Я наблюдал за его падением, но стрелять больше не собирался, хотя на тетиве уже лежала новая стрела. Преодолевая страх, я зашагал по рампе наверх.
– Что там случилось? – спросил Ильмо, когда я поднялся на вершину.
– Не знаю, – ответил я. – Честно могу сказать, что не имею ни малейшего представления о том, что происходит сегодня ночью.
Ильмо посмотрел на меня ободряюще – мол, все хорошо, что хорошо кончается.
– А ты здорово устал. Отдохни немного.
– Да, отдых мне не помешает, – признал я. – Передай Капитану, что, по словам Госпожи, сегодня решающий день. Победа или поражение.
Капитану эти новости ничем не помогут, но я решил, что ему желательно об этом знать.
– Хорошо. С тобой в Башне что-то делали?
– Не знаю. Думаю, что нет.
Хотя Ильмо сам советовал мне отдохнуть, ему явно хотелось поговорить еще. Я мягко отстранил его, зашел в одну из госпитальных палаток и свернулся там в уголке, словно раненое животное, забившееся в свою нору. Что-то все-таки меня коснулось, пусть даже я не могу этого назвать. Мне требовалось время, чтобы прийти в себя. Вероятно, больше времени, чем есть у меня до рассвета.
Разбудить меня послали Гоблина. Я просыпался в обычном своем утреннем настроении, угрожая кровавой местью всякому, кто окажется достаточно глуп, чтобы потревожить мой сон. Впрочем, мои сны сегодня этого заслуживали – они были гнусными. Во сне я проделывал отвратительные вещи с двумя девочками не старше двенадцати лет, причем им это нравилось. Какая все-таки гадость гнездится у нас в голове.
Но все же, несмотря на мерзостные сны, мне не хотелось вставать. Мой спальный мешок был горяч, словно поджаренный ломтик хлеба.
– Что, на грубость нарываешься? – пригрозил мне Гоблин. – Послушай, Костоправ. Скоро заявится твоя подружка. Капитан хочет, чтобы ты встречал ее наверху вместе с остальными.
– Да, конечно. – Я схватил одной рукой сапоги, отодвинул полог у входа в палатку. – А который сейчас час? – зарычал я. – Похоже, солнце уже несколько часов как встало.
– Так оно и есть. Ильмо решил, что тебе нужно отдохнуть. Сказал, что у тебя была тяжелая ночь.
Раздраженно ворча, я оделся, натянул сапоги и собирался умыться, но Гоблин увлек меня в сторону.
– Иди, оденься по-боевому. Мятежники уже выступили.
Я услышал отдаленный рокот барабанов. До сих пор они ими не пользовались. Я спросил об этом у Гоблина. Тот пожал плечами. Лицо у него было бледным. Полагаю, он слышал слова, которые я передал Капитану. Победа или поражение. Сегодня.
– Мятежники избрали новый совет, – сообщил он. Торопливо, как говорят испуганные люди, он стал пересказывать мне подробности ночной стычки между Взятыми и о том, какой урон был нанесен мятежникам. Ничего радостного я не узнал. Гоблин помог мне облачиться во все мои доспехи. Со времен сражений под Лордами я обходился кольчужной рубашкой. Затем я прихватил оружие Госпожи и вышел из палатки в великолепнейшее утро.
– Отличный денек для смерти, – заметил я.
– Угу.
– Скоро она у нас объявится? – К ее прибытию Капитан захочет нас построить. Ему нравится производить впечатление порядка и эффективности.
– Когда захочет, тогда и придет. Нам лишь передали сообщение, что она у нас будет.
– Гм-м. – Я обвел взглядом вершину пирамиды. Братья занимались своими делами, готовясь к сражению. Никто особо не торопился. – Пойду поброжу вокруг.
Гоблин не стал возражать и пристроился следом за мной. Его мертвенно-бледное лицо озабоченно хмурилось, глаза непрерывно шныряли из стороны в сторону, отмечая все вокруг. По наклону его плеч и осторожности движений я догадался, что он готов в любой момент выпустить заклинание. Он следовал за мной по пятам, и до меня не сразу дошло, что он меня охраняет.
Я был одновременно обрадован и встревожен. Обрадован, потому что обо мне заботились и берегли меня, и встревожен, потому что дела мои стали настолько скверными. Я взглянул на свои руки. Сам не помню, когда я успел натянуть тетиву и положить стрелу на изготовку. Выходит, часть моего сознания тоже максимально настороже.
